Татьяна Богатырева - Матильда

Да и сама их ссора казалась теперь неважной, ведь была устранена причина конфликта: Сергей неустанно уговаривал Николая порвать с Матильдой, Матильду – отпустить Николая, чем и вызывал в конце концов ее неописуемый гнев и пожелание покинуть ее дом и по возможности туда больше не являться.

Сергей Михайлович продолжал бывать на даче у Матильды практически каждый день, приезжая верхом из Преображенского полка. Находясь у нее в гостях, он не требовал общения, поддерживал разговор в случае ее желания поговорить и не настаивал на его продолжении в случае ее желания молчания.

Юля рассказала Сергею о детской привычке Матильды много и долго гулять по лесу, и он упорно и тепреливо склонял Матильду к возвращению к этому занятию до тех пор, пока она не сдалась. Гуляли они также и по самой Стрельне, много и долго бродили по резиденции Великого Князя Константина Николаевича, парк тот был столь огромен, что его теннистые аллеи тянулись до самого берега моря.

Во время одного из таких молчаливых и мрачноватых походов Матильда вдруг заинтересовалась симпатичной, но совершенно запущенной дачей и, увидев вывеску «продается», изьявила желание внимательно все изучить изнутри. Дом был старинный. Наблюдая за поведением Матильды, Сергей Михайлович промолчал, но на следующий же день купил дачу на свое имя. Он сказал Матильде о своем подарке накануне переезда в город – квартира на Английском проспекте также теперь принадлежала ей, но был ли это подарок Николая или его собственный, он не пояснил, а Матильда не захотела спрашивать.

В последнюю ночь, проведенную на даче в Стрельне, Матильда увидела во сне полковника Власова, он вежливо и убедительно требовал у Матильды отдать ему ее сердце, причем предлагал ей вскрыть ее грудную клетку самостоятельно, вкладывал ей в руку небольшой хирургический скальпель и обещал отвернуться, пока она будет этим самым скальпелем орудовать, хотя ему будет очень жаль не смотреть, так его с давних пор завораживает и возбуждает вид человеческой крови.

– Малечка, миленькая, золото мое, отдохните!

Если уж сам директор театра, Иван Карлович, указывал на то, что Матильда переработала, возможно, в этом был смысл.

Матильда поставила стул на место, заглянула в хмурое лицо начальника и хитро улыбнулась:

– Ну, Иван Карлович… ну, до-ро-го-о-ой!

– Маля! Что вы со мной делаете, Маля. Нет, я этого не вынесу! В моем театре никто – никто – не слушает моих указаний! – наигранно жаловался он. – Маля, ну, послушай же ты старика: посмотри на себя, такими темпами в новом сезоне ты подойдешь на роль разве что гоголевской панночки!

– А у мертвой гоголевской панночки будет номер с тридцатью двумя фуэте, Иван Карлович? Будет? – Матильда засмеялась и продолжила расставлять стулья. Она была бледна и вид имела действительно неким образом схожий с небезызвестной гоголевской героиней.

– Сгинь, нечистая сила, – беззлобно пробормотал директор, оставляя Матильду одну в пустом репетицинном зале.

Матильда составила стулья вокруг себя, вытянулась и приготовилась крутить фуэте.

– Один… два, три… четыре и-и-и, пять, шесть… семь, восемь, черт!

Голова немилосердно кружилась, она снова и снова теряла равновесие и, покачнувшись, задевала ногою стулья. Стулья падали и отлетали в разные стороны зала. Матильда останавливалась и нагибалась за стульями, снова расставляя их по кругу дрожащими руками.

Затем она сбилась на десятом фуэте, стулья снова упали, Матильда снова подняла, их поставила вокруг себя. На этот раз она смогла дойти до четырнадцатого, и простояла вокруг разбросанных стульев несколько минут, силясь восстановить дыхание.

Так она наказывала себя – изнуряя себя тренировками, отдаваясь им с надрывом, не желая останавливаться даже тогда, когда это было нужно. Матильде казалось, что от этого ей становится легче. Ей думалось, что, может быть, так она сможет снова почувствовать себя цельной. Но на практике она не чувствовала ничего. Ни голода, ни усталости, ни боли от ушибов. Она похудела. В ней появилась мучительная скованность, натянутость, внутренний болезненный надлом.

На шестнадцатом фуэте она упала вместе со стулом, больно расшибив локти и порвав трико.

– Черт. Черт, черт, черт! Шестнадцать! – воскликнула она растроенно и обиженно на саму себя, обращаясь к пустому залу.

– А сколько всего их должно быть? – раздался где-то сбоку, со стороны входа в зал, незнакомый женский голос.

Матильда почувствовала, что она не в силах встать. Так и будет лежать, погребенная под стульями, пока не наступит завтра, и артистки не войдут в зал и не обнаружат там ее, к вящей радости Леньяни.

И все же отвечать лежа в такой идиотской позе было невежливо.

– Тридцать два… – вздохнула Матильда поднимаясь. И так и застыла, неловко опираясь на стул – лицо стоящей перед нею женщины она знала наизусть, каждую черту этого лица, хотя никогда не видела ее прежде, лишь на фотографиях, а они, конечно, могут запечатлеть человека, но не в силах передать истинное его лицо.

Перед нею стояла Алиса Генесская.

Она была мощнее и выше, чем казалась Матильде по фотографиям. Глаза у нее были скорее печальными, чем презрительными, рот – более решительным, чем капризным.

На фото, сделанном в Керобе в тот памятный день ее согласия, вид у нее был такой недоверчивый и недовольный, что Матильде думалось, что это ее стандартное выражение лица. Все таки фото ничего о человеке не передают!

Раньше, когда Матильда еще жила с родителями, а призрачный силуэт Алисы Генесской маячил на горизонте скорее как несерьезная, капризная тень, Николай запросто показывал Мале их переписку, ее фотографии и дневники, которые она ему высылала. Тогда это все было шуткой, нестрашной и несерьезной, в каком-то невообразимом туманном будущем, которое должно было никогда не наступить.

Теперь бывшая принцеса Алиса стояла перед Матильдой. В выразительных печальных глазах ее читалась такая неприязнь, будто Матильда – о, она могла себе представить, чего только о ней не понарассказывали будущей государыне Александре – представляла собою что-то грязное, жалкое, не достойное даже взгляда, но вместе с тем и опасное.

Матильда поклонилась.

– Много слышала о вас, – произнесла Александра Федоровна с нескрываемым презрением.

В дверном проеме показалась голова Ивана Карловича, увидев Александру, он поспешно сделал шаг назад, одновременно сгибаясь в полупоклоне, и прикрыл дверь. Матильда не сомневалась, что там он так и остался – глядя в щелочку, пытаясь расслышать весьма интересный диалог, который должен был сейчас состояться.

Аликс продолжала стоять и молча в упор смотреть на Матильду.