Татьяна Богатырева - Матильда

– Увидимся, поговорим… Вы, вы мне нужны. Отвечайте же! Это просто… просто неприлично, алло, алло…

Она, не сдержавшись, расплакалась. Вся жизнь почему-то оказывалась не такой, какой она себе ее представляла, совсем не похожей на ту, которую она выстраивала. Она начала сомневаться в том, имела ли она вообще когда-либо верное понятие о том, что хорошо, и что плохо, что правильно, а что нет. Можно ли вообще пытаться давать жизни моральную оценку?

– Ладно, хорошо, – всхлипнула Матильда, – стало быть, вам меня совсем не жаль. А мне, мне вот совсем не стыдно за мои слезы. И за этот звонок. И за все. Послушайте, если… если я вам хоть немного дорога – просто приезжайте. Я все еще здесь, в этом проклятом доме! В каменной музыкальной шкатулке! Я так хочу, чтобы я… Ах, полно! Пустое! Счастливо оставаться! – швырнув тяжелую трубку на рычаг, Матильда не рассчитала силы, и аппарат придушенно звякнул. Трубка повисла на толстом проводе, ударяясь о стену с глухим звуком. Матильда опустилась на корточки, обхватила колени руками и заплакала.

Все было неправильно, все было насильно , вообще все.

В дверь позвонили через полчаса. Матильда неловко поднялась, ноги болели, глаза и кончик носа распухли от слез, щеки чесались.

– Это вы… вы пришли, – она заплакала снова.

Андрей молча прошел внутрь.

Матильда лежала в гостиной, свернувшись калачиком на софе, не глядя на сидевшего напротив нее князя Андрея. Слезы кончились, горло саднило, болела голова.

– Я делаюсь совсем больной, – жалобно, с интонацией удивленной обиды пробормотала Матильда.

– Сейчас… сейчас время такое, – ровным голосом тихо проговорил Андрей, – Государь… очень болен. Время безрадостное.

– Я боюсь оставаться одна, – честно сказала Матильда, – ко мне приходил один человек, еще давно, и до смерти меня напугал. Говорил… вернуть письма. Я не говорила никому.

– Кто он? Вы смогли бы его узнать? – помрачнел Андрей, по лицу его прошла тень.

– Ох, не знаю, Андрей. Он был страшный. Страшный такой… человек. А мои родные – они все видят и знают, я не хочу, чтобы они видели меня такой! Чтобы меня вообще видели, пусть бы не смотрели.

Она села, плотнее укутываясь в шаль.

– Как будто знаете… как будто этот человек знает тебя. И знает все самое плохое, что в тебе есть – видит тебя насквозь. И может заставить тебя сделать что угодно. Фу, мне даже говорить про него как-то тяжело.

Матильда замолчала, нервно теребя край шали.

– Я не могу спать, я боюсь все время. Что кто-то ходит. Это уже слишком, я понимаю, но вы не могли бы остаться здесь, со мною, Андрей?

– Хорошо, Матильда Феликсовна, я останусь. Но только если вы обещаете, что постараетесь поспать. Вы идите, прилягте, я вам принесу из кухни чаю. Или воды.

Матильда судорожно вздохнула, поднявшись неловко, и побрела умываться. Сил на то, чтобы держать лицо и оставаться хоть в каких-то мало мальских рамках приличия, у нее не было. «Будь что будет, – отстраненно, ожесточенно думала она, переодеваясь, – Андрей так Андрей, у него глаза такие же, как у Николая, только печальнее».

Она растянулась на постели, укрыв себя одеялом по пояс, и принялась ждать. Князь Андрей явился почему-то со стулом в руках, молча и невозмутимо поставил его к изголовью постели и снова удалился. Вернулся он с подносом в руках, с чаем, водою и рюмочкой, наполовину наполненной мутной жидкостью с резким запахом.

– Вы отравить меня вздумали?

– Матильда Феликсовна, это успокоительные капли. Вы отдохните, а я посижу.

Матильда вздохнула. Какое-то время они смотрели друг на друга – опять в том же странном положении возлежащей Матильды и стоящего над нею Андрея – и между ними происходил молчаливый диалог. «Вы что же это, неужели совсем меня не хотите?» – ее красноречивые, покрасневшие от слез и волнений глаза делались нарочито округленными. – «Хочу. И всегда хотел. Но не так» – спокойно и печально отвечал – бессловестно – Андрей.

Матильда сдалась.

– Я вам таких гадостей наговорила, Андрей, – начала она, глядя в потолок, после долгого молчания.

– Не будем об этом, Матильда Феликсовна, это дело прошлое.

– А я о вас совсем ничего даже не знаю, Андрей. Имела удовольствие общаться с вашим батюшкой, но теперь так даже и не скажешь, что вы пошли по его стопам.

– Не пошел, это правда. Что говорить… с нового года поступаю на службу. Получаю в Михайловском артиллерийском училище образование. Потом в Александровскую академию пойду.

– Вы лучше меня, – прошептала Матильда.

– Бросьте, Матильда Феликсовна, – пустое. Мы те, кем мы делаем себя в соответствии с нашими умозаключениями. Сегодня вы можете быть одной, кем объявляете себя на сегодня. Но завтра – захоти вы – вы станете кем-то совершенно другим. Мы шире собственной биографии.

Матильда прижалась щекой к подушке, повернув голову к сидящему на стуле Андрею. Ну и вид они, наверное, представляли собою со стороны!

Непросохшая на щеке слезинка скатилась к уху. Андрей будто бы озвучивал ее собственные мысли, повторял ее слова. Ее слова из прошлого, когда все было так просто и хорошо.

– Вот вы так ко мне добры, а она не сделала мне ничего дурного. И я все равно ее так ненавижу…

– Принцессу Алису? Почему же, вы можете ее ненавидеть. Или можете перестать ненавидеть – если это делает вам больно. Поставьте себя на ее место, только так вам будет много проще ее понять. Одна в чужой стране, без поддержики родных и друзей, в чужой вере. С человеком, который сам не знает, хочет ли он жить с нею или же нет. Подумайте, как ей нелегко, страшно. Представляете? Полюбят ли ее, примут ли во враждебной к ней, огромной и чужой стране, добьется ли она если не любви, то хотя бы честности и уважения.

Голос Андрея был спокоен и рассудителен, немного печален. Он говорил тихо, не пытаясь что-то ей доказать или убедить в своей правоте. Сергей Михайлович в спорах с Матильдой, особенно касаемо ее отношений с Николаем, срывался на крик. Андрей хранил спокойствие – оно не звучало ледяной, жутковатой угрозой того спокойствия, которым обладал полковник Власов. Оно было иного толку.

– Матильда Феликсовна, я могу быть не прав. Но все же скажу вам: самое ценное, что есть у человека в этой жизни – это сама жизнь. За ваше право и ваш выбор потратить эту жизнь по вашему разумению, вы ни перед кем не должны нести ответа, кроме как перед самою собой. Вы ничего никому не должны, кроме как должны самой себе и должны своей жизни – прожить ее так, как будто понимаете этот бесценный дар существования, врученный вам, возможно в первый и последний раз. Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится, но и ответственность за ваши действия, помыслы и поступки будет лежать только на вас.