Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Дон Франсиско беспокойно заворочался. Алонсо заботливо склонился над ним:

— Вам плохо, сеньор?

— Я могу умереть спокойно, Алонсо? Ты не покинешь Бартоломе?

— Клянусь, дорогой сеньор! — и Алонсо поцеловал серебряное распятие, стоявшее на столике подле постели.

— Будь ему преданным и любящим братом, Алонсо, — и дон Франсиско, казалось, задремал.

— Алонсо, — вдруг снова заговорил больной. — Мне трудно говорить, но я должен сказать тебе… Нам могут помешать. Слушай. Когда меня не станет, Бартоломе поедет в Индию. Эта земля на Эспаньоле… Видит бог, я уже жалею, что взял ее. Ты захочешь, конечно, тоже поехать.

— Да, сеньор! Ведь я так давно не видел своих родных.

— Алонсо, мальчик мой… Возможно, ты найдешь там большие перемены. Не удивляйся ничему. И не суди слишком строго нас.

— Вы пугаете меня, сеньор! Что случилось?

— Я более ничего не могу сказать тебе, Алонсо. Просто я хочу, чтобы ты не был слишком строг к своей второй родине, Испании. Помни слова Марка Аврелия: «Терпение входит в понятие справедливости, люди заблуждаются лишь невольно…»

Алонсо был встревожен, но не хотел беспокоить больного вопросами. Дон Франсиско замолчал. В открытое окно донесся звон колоколов к Angelus.

— Ты пропустил из-за меня вечернюю мессу! Но пресвятая дева простит тебя, ибо ты был с больным.

В комнату вошел старик Педрос, неся на подносе обед.

— Донья Анхела вернулась из часовни и ждет вас обедать, — сказал он, обращаясь к Алонсо. — А я помогу вашей милости. Посмотрите, какой славный суп из цыпленка сварила вам тетушка Мархелина! И вот ваш любимый апельсиновый сок.

— Спасибо, мой добрый Педрос! Мне совсем не хочется есть, но, чтобы не огорчать тебя и Мархелину, дай мне крылышко цыпленка и немного сока.

Ночью дону Франсиско стало хуже. Он потерял сознание и бредил. Алонсо не отходил от него.

Из комнаты больного вышел мрачный Монтес:

— Сердце почти не работает. Надежды никакой, сеньора Анхела. Вряд ли он проживет эту ночь…

Вечером дон Франсиско пришел в сознание.

— Алонсо! — тихо позвал он. — Попроси ко мне капеллана. Я хочу исповедаться.

— Хорошо, дорогой сеньор, — едва сдерживая слезы, ответил Алонсо, — сейчас я за ним пошлю.

Все удалились из комнаты. Там остался только капеллан. Исповедь длилась недолго. Умирающий был так слаб, что иные слова его капеллану приходилось просто угадывать. Наконец он прочел Confiteor и вышел.

Алонсо, врач и донья Анхела поспешили к дону Франсиско.

— Алонсо, — прошептал он, — пусть все уйдут…

Алонсо остался возле умирающего. Невыразимая тоска сжала его сердце. Он вспомнил своего отца: кто примет его последний вздох, если сына не будет рядом? А потом он подумал о Бартоломе: бедный брат, не застанет отца в живых.

Наступила ночь. Старый кабальеро задремал. Что грезилось ему перед уходом в вечность? Старые ратные дела? Его первая и единственная любовь — его жена? Его гордость и надежда — сын Бартоломе? Ответ на этот вопрос он унес с собой.

После похорон отца Бартоломе впал в какое-то оцепенение. Впервые ему изменила его стойкость. Но братская любовь Алонсо помогла обрести ему если не покой, то душевное равновесие. Мрачная угнетенность сменилась тихим горем.

Вскоре Бартоломе заговорил о том, что надо возвращаться в Саламанку. Он пропустил более двух лет. Для получения ученого звания лисенсиата потребуется провести в университете еще два года. Алонсо поедет вместе с ним. Он сможет там тоже заниматься, а главное — Бартоломе не будет одинок. После смерти отца не было у него человека ближе, чем молодой кубинец.

Донья Анхела и сестра Луиса после похорон сразу уехали в Гранаду. Старый дом Лас-Касасов опустел.

В сопровождении слуг Мануэля и Хасинте, с двумя запасными лошадьми, Бартоломе и Алонсо в ясное осеннее утро выехали из Севильи.

При выезде из ворот города они остановили лошадей. В розовой дымке рассвета лежала перед ними Севилья.

— Видишь, Алонсо, башня Хиральды возвышается точно маяк над городом. Ее история — история самой Испании. Низ Хиральды сложен из римских и вестготских каменных плит, а верх — мавританский минарет с христианскими колоколами.

— Более, чем Хиральда, меня поражает кафедральный собор. Когда я вхожу в него, я чувствую себя песчинкой в океане. Мне кажется, в нем могут поместиться еще пять храмов.

— Наш севильский собор самый большой на свете, больше знаменитого миланского собора в Италии.

— Когда мы вернемся обратно в Севилью, Бартоломе, мы новыми глазами посмотрим и на собор, и на Алькасар, и на Хиральду!

— И вспомним старинную андалузскую поговорку:

А теперь вперед, в Кордову!

Маленькие селения, окруженные виноградниками, апельсиновыми и оливковыми рощами, сменили густые дубовые леса. После лесов пошли заросли вечнозеленых кустарников — маквиса, гариги.

К вечеру показалась Кордова. Она была окружена зубчатыми мавританскими стенами. Посередине города медленно и величаво протекал широкий Гвадалквивир, по берегам которого в предместьях росла пышная зелень маквиса. Невысокие холмы были покрыты рощами олив и виноградниками.

Кордова более других городов Андалузии сохранила мавританский облик. Низкие белые дома без окон и балконов. Кое-где из-за белой стены подымалась зелень пальмы или платана. Иногда через открытые двери домов можно было увидеть традиционный небольшой патио, с его тонкими колоннами, фонтаном и цветами.

На узких извилистых улицах города зелени совершенно не было. Пыль тучей вилась за всадниками.

— Мы заедем переночевать в венту «Сьерра-Морена». Там чисто и довольно хорошо кормят. С утра посмотрим мечеть, а к вечеру выедем в Толедо! — решил Бартоломе.

…Бартоломе и Алонсо подходили к знаменитой мечети. Эмир Абдеррахман I в 785 году начал ее постройку. Около трех столетий тому назад мечеть была превращена в христианский храм. Снаружи бывшая мечеть почти ничем не отличалась от окружавших ее домов. Невысокие белые стены местами были украшены арками. Вход в мечеть — через патио, обсаженный апельсиновыми деревьями, с фонтанами прозрачной воды, служившей ранее для омовения мусульман перед молитвой.

В храме было тихо и пусто. Утренняя месса уже кончилась. Кордовская мечеть на редкость проста и строга: огромный прямоугольный зал с уходящими вдаль колоннами, их более тысячи…

Алонсо застыл, пораженный величественным зрелищем окутанного полумраком леса колонн.