Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Собаки выгнали из камышей стаю уток. Сокольничий взял сокола и вновь пустил в погоню.

— Ну как? — спросил Бартоломе, подъехав к Алонсо. — Какова добыча? Большая редкость — взять лебедя!

Они некоторое время ехали молча.

— Зачем, Бартоломе?

— Что — зачем?

— Зачем убита эта прекрасная птица?

— Я не понимаю тебя: ведь это же охота!

— А я не понимаю тебя. Это не охота, а забава! А убивать ради забавы, по-моему, грешно!

— Но ведь ты же сам охотник! Ты рассказывал мне, как охотился в лесах и на болотах Кубы.

— Наша охота — не забава, Бартоломе. Мы охотимся, чтобы добыть пищу. А кому нужен этот лебедь? Ведь у вас и так много домашней птицы.

Бартоломе не знал, что ответить Алонсо. Да и что он мог ему сказать? Он посмотрел на кубинца. И ему стало стыдно…

Отъезд Бартоломе в Саламанку откладывался на долгое время из-за болезни отца. Тот уже не вставал с постели. Оставить его одного было невозможно.

Однажды приехал из Гранады дон Пеньялоса, брат покойной матери Бартоломе, навестить больного. Прежде чем пройти к нему, он зашел к племяннику:

— Слушай, Бартоломе, я хотел тебя предупредить: остерегайся сообщать что-либо отцу, если услышишь о возвращении Адмирала из плавания.

— А что я могу услышать, сеньор? И к тому же отец очень неохотно говорит о плавании.

— Неохотно… я думаю! — угрюмо ответил бывший командор флотилии. — Вспоминать не хочется, не то что говорить. Одна гибель форта Навидад чего стоит!

— Почему вы и отец упорно не хотите рассказать о плавании в Индию? Что происходит там? — удивился Бартоломе.

— Эх, Бартоломе, мой друг! Не обижайся на нас, стариков. Чем позже ты узнаешь, тем лучше. Ты не похож, слава богу, на нынешних молодых кабальеро. Даже мои сыновья не всегда понимают меня и тайком осуждают за старческие причуды. Ты не таков, я знаю. Но пойми, племянник, нас, старых солдат Кастилии, постигли настолько большие разочарования после этого плавания, что трудно о них говорить. Не хочу лгать тебе, но думаю, что ни один уважающий себя кастильский дворянин не ринется более в подобные безумные авантюры!

— А как же Адмирал Колон?

Дон Пеньялоса с горечью усмехнулся:

— Адмирал… Я провел с ним почти три года в Индии, но до сих пор так и не понял, кто он, твой Адмирал: сумасшедший мечтатель, ненасытный честолюбец или расчетливый генуэзский купец, для которого цель оправдывает средства?

— Нет, сеньор, только не последнее. То, что рассказывал об Адмирале Мигель Арана, мой друг, совсем не похоже на расчет или преступление. Мечтатель, возможно, слишком честолюбив…

— Может быть, ты и прав, мой мальчик. Однако сыновья Адмирала, Диего и Эрнандо, состоящие пажами инфанта Хуана, говорили мне, что, когда они проходят по улицам Гранады, вслед им несутся крики и улюлюканье: «Вот идут сыновья адмирала москитов, того самого, который открыл страну неоправданных надежд, кладбище кастильских дворян!»

— Этого не может быть, сеньор! Неужели Кастилия не оценила величия сделанных им открытий?

— Не знаю, племянник, — покачал головой командор. — Так помни, отцу — ни слова.

Бартоломе остался один. Он был поражен тем, что услышал от командора. Образ дона Кристобаля, созданный много лет назад пылкой фантазией юности, до сих пор сохранился в его душе. Бартоломе вспомнил долгие вечера в Саламанке, когда они с Мигелем просиживали над картами, с упоением прокладывая пути в неведомые страны. И всегда кормчим их каравелл был Кристобаль Колон…

Посетив больного, дон Пеньялоса присоединился к мнению врача Хосе де Монтеса, старого друга семьи Лас-Касасов, что положение дона Франсиско внушает опасения.

— Я настаиваю давно, — говорил врач, — и прошу показать дона Франсиско знаменитому Габриелю де Акосте. Он прославился как искусный врач далеко за пределами Кордовы. Это гордость Испании. Надо просить дона Акосту приехать в Севилью. Я уверен, что он не откажет.

— Неужели состояние отца безнадежно? — с ужасом спросил Бартоломе.

— Я не хочу пугать вас, но дон Франсиско слабеет с каждым днем. Кроме лихорадки, привезенной из Индии, его мучают старые раны. Мои познания бессильны ему помочь.

В этот же день вечером Бартоломе верхом на Гермесе выехал в Кордову. За ним следовала карета для дона Акосты. Бартоломе был уверен, что уговорит старого врача поехать в Севилью.

Прощаясь с Алонсо, Бартоломе сказал:

— Я скоро вернусь. Прошу тебя, не оставляй отца одного. Он любит тебя как сына, и только ты можешь отвлечь его от печальных мыслей. Береги его, Алонсо!

— Не надо просить меня об этом, Бартоломе. Я сам люблю дона Франсиско как родного отца. Уезжай спокойно, я день и ночь буду подле него.

Окна комнаты, где лежал дон Франсиско, выходили на реку, в сад. Легкий ветерок колыхал пестрые восточные занавески. Чтобы заглушить тяжелый запах лекарств, в большом серебряном сосуде курились ароматные смолы, привезенные из Индии. На маленьком низком столике у изголовья всегда стояли свежие розы.

На стене висел большой портрет покойной матери Бартоломе, прекрасной доньи Беатрис, памяти которой старый кабальеро остался верен всю жизнь.

— Ты пришел поскучать с больным, мой мальчик?

— Что вы, сеньор! Разве беседа с вами может быть скучной? Но, может быть, вам трудно говорить? Не хотите ли сыграть в шахматы?

— Не стоит. Лучше поговорим… Ты очень привязан к моему сыну, Алонсо?

— О да, сеньор! Я жизнь готов отдать за него.

— Алонсо… я счастлив, что, когда меня не станет, подле Бартоломе будет такой любящий и верный брат, как ты.

— Не надо так говорить, сеньор! Вы еще долго не покинете нас!

— Алонсо, ты должен знать правду, ибо я верю в твою стойкость и преданность: я скоро умру.

— Бартоломе поехал в Кордову за знаменитым врачом, доном Акостой. Он подымет вас с постели!

— Нет, Алонсо. Я солдат и не раз смотрел смерти в глаза. Конечно, я предпочел бы кончить счеты с жизнью на поле боя, а не в постели. Но всевышний бог судил иначе…

Больной умолк. Он тяжело и хрипло дышал. Алонсо дал ему выпить лекарство.

Дона Франсиско мучили давние угрызения совести. Он чувствовал себя виноватым перед сыном. Хотя Бартоломе никогда не жаловался, отец понимал, что сердце его разбито. Он не мог забыть дочери художника. Сколько красивых и знатных девушек в Севилье с радостью отдали бы свою руку такому кабальеро, как Бартоломе! Но нет… Когда отец заговаривал с ним о браке, он и слышать не хотел об этом.