Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— От твоего угощения не откажемся, ибо голодны как волки! — ответил Бартоломе. — А мы не обидим тебя?

— Вода в кувшине из ручья, — сказал хозяин, и его лицо осветилось доброй улыбкой, — а сыр доставляют мои козы. Есть кусок лепешки, которую мне принесли дети из деревни в Инхосе…

— Так мы недалеко от Инхосы? — удивился Бартоломе. — Я слышал, что вокруг нее на много лиг нет селений и деревень?

— Да, сеньор, это забытый всеми край. Мы живем бедно, вот нас и забыли. Земля наша камениста и сурова, и трудно на ней жить.

— Но ты, однако, не уходишь отсюда? — спросил Алонсо.

— Это моя родина, сеньор! Разве может человек покинуть край, где он и его деды родились и жили?

— Но ведь люди ищут лучшего, — возразил Бартоломе. — Так же и ты мог поискать.

— Эх, сеньор, — усмехнулся козопас, — лучшего… А где мне будет лучше, чем здесь? Я укрыт от дождей и холода, у меня свежая вода из ручья, сыр и хлеб. В праздник я могу положить в свой котелок кусок мяса. А женщины из деревни никогда не пожалеют для старого Хуана пол-асумбры оливкового масла. Чего же мне еще надо? Чистое небо над головой, теплая шкура на плечах и никакой тревоги на сердце!

— Да ты философ, Хуан, — улыбнулся Бартоломе. — Не правда ли, Алонсо?

— Вы удивляетесь моей жизни, ваша милость? — проговорил Хуан. — Мой дед и отец были солдатами и сложили свои головы за сеньоров и короля. А что получили они взамен? Земли или замки? Нет… Земли, за которые дрался мой дед с маврами, получил король, а замки — его рыцари.

— А твой отец?

— Отец мой, — помрачнел Хуан, — отец был солдатом германдады и погиб в Каталонии за короля. Сражался против своих же братьев крестьян. Я сломал тогда мой меч, закопал его в землю и ушел в горы. Вот уже шестнадцать лет, как я живу здесь.

— И у тебя не осталось родных и близких, бедный Хуан? — спросил Алонсо.

— Мать моя умерла от горя и слез, а сестра… сестра была красавица, и ее увезли в город. Больше у меня никого нет — вот только овцы, козы и собака.

— А где же сейчас твоя собака?

— Она стережет стадо, сеньор. Разве вы не знаете, что собака — первый помощник козопаса? Я могу спокойно спать, а мой Амиго не спит и сторожит. А днем он поспит. Вот так мы с ним и живем!

— Мы не даем тебе спать, — сказал Бартоломе. — Прости нас.

— Ничего, сеньоры, — добродушно ответил Хуан. — Я посплю днем, а Амиго еще посторожит. Мне редко приходится поговорить, да еще с сеньорами.

— А куда же ты ходишь молиться, Хуан? — спросил Алонсо.

— Молиться, сеньор? Вот, — и Хуан показал на грубо раскрашенное распятие, висевшее над его каменным ложем. — А потом… бог всегда здесь со мной. Зачем же мне ходить в храм? А грехов у меня нет. Я никого не обижаю, никому не завидую. Наш приходский каноник сначала гневался, что я не хожу к исповеди. А потом побывал здесь и сказал: «Сын мой, когда я уйду на покой, то приготовь в твоей пещере местечко и для меня».

Около пещеры раздался лай.

— Занимается заря, сеньоры! Мой Амиго всегда будит меня с первыми лучами солнца, — и пастух откинул шкуру у входа в пещеру.

Вбежал черный лохматый пес и стал ласкаться к хозяину. Тот дал ему кусок лепешки и налил воды в миску. Бартоломе и Алонсо вышли из пещеры. Мануэль и Хасинте еще спали на мягких овчинах, которые дал им Хуан.

Свежий утренний ветер разорвал пелену облаков. На востоке показалась золотисто-розовая полоса. Вставало солнце. Небо становилось ярче и синее. В глубоких трещинах скал еще лежали клочья утреннего тумана, но и они постепенно таяли.

— Хуан — истый потомок древних кельт-иберов, отличавшихся суровым нравом и свободолюбием! — сказал Бартоломе. — В битвах с врагами наши предки предпочитали умереть, чем сдаваться в постыдный плен. По свидетельству римлян, иберы прославили себя также своими благородными чертами — великодушием и преданностью. Данная ими клятва держалась до конца. Древнеримский историк Валерий Максим ввел даже понятие «fides celt-uberica» — «кельт-иберская верность».

— Когда ты узнаешь моих братьев араваков, то увидишь, что между твоими предками и араваками много общего.

— Я и сейчас это вижу. Ведь мы с тобой не только крестные братья, но и братья по духу!

Из пещеры вышли слуги и Хуан.

— Надо ехать, сеньоры, — сказал Мануэль, глядя на небо. — Сегодня будет жарко.

— Мой добрый друг, мы уезжаем. Благодарим тебя за приют и ужин, — с этими словами Бартоломе вынул из кошелька два золотых песо.

— Зачем мне золото, сеньор? — удивился Хуан. — Я не возьму его.

— Ну, как же так? Ты сможешь купить себе что-нибудь в деревне из еды и одежды.

Хуан усмехнулся:

— Одежда… А разве меня плохо согревают мои овчины? Я сыт своей едой. Что же мне покупать за ваше золото?

Бартоломе не знал, что ответить ему.

— Вот свечу оставьте мне, сеньор, за это скажу спасибо! У меня где-то есть фонарь, и я вставлю свечу в него. Зимой он мне пригодится.

— Мануэль! — позвал Бартоломе. — Отдай Хуану все наши свечи. Мы купим в Сьюдад-Реале другие.

Мануэль принес козопасу целую пачку свечей.

— Получай, приятель! — весело сказал он. — Жги на здоровье!

— Благодарю вас, сеньоры. Теперь зимние вечера не будут казаться мне такими длинными!

— Ну прощай, Хуан! Будь счастлив в своих горах.

— Прощайте и вы, сеньоры. Будьте и вы счастливы.

Тропинка вывела всадников на дорогу. Вскоре показалась вента «Скала влюбленных».

— Мне не хочется заезжать в венту, Алонсо, а тебе?

— Поедем дальше!

— Мануэль, закусите в венте и возьмите для нас немного еды, — попросил Бартоломе, и молодые люди медленно поехали вперед.

— Когда-нибудь, — сказал Бартоломе, — мудрые правители проложат через Сьерру-Морену хорошие дороги, перекинут через ущелья и пропасти крепкие мосты, и вместо пещер и разбойничьих вент, вместо заброшенных в горной глуши бедных деревушек здесь раскинутся веселые и красивые селения с возделанными полями и садами. А в горах откроются рудники, и человеческие руки извлекут сокровища из кладовых природы.

— Ты мечтатель, Бартоломе! Ваши короли и их советники, по-моему, больше заняты войнами и погоней за золотом.

— Не все таковы, Алонсо! Есть и всегда будут в Испании люди, для которых благо их родины — на первом месте.

— Хорошо, если бы было так. Помнишь, я рассказывал тебе о маисе? Он кормит нас, из его стеблей мы строим хижины. Разве маис не мог бы кормить ваших крестьян, живущих так бедно, так голодно, как пастух Хуан? А знаешь ли ты, что испанцы прошли мимо этого истинного золота в погоне за тем, от которого отказался сегодня Хуан? Привезенные зерна маиса выращены как садовые украшения.

— Ну, что ты! Где же?

— Я сам видел в саду твоего дяди дона Пеньялоса. Но вместо того, чтобы сеять маис и получать богатые урожаи, Хуан и его братья дрожат над горстью муки для своей убогой лепешки. А у нас нет нищих и голодных. У нас вся земля — общая, и обрабатываем мы ее сообща. Когда наступает время посева, все: женщины и мужчины, дети и старики, касики и простые земледельцы — все выходят на поля. Мы, мужчины, разрыхляем землю и делаем ямки, а женщины бросают туда зерна маиса. Чтобы лучше был урожай, мы кладем в каждую ямку вместе с зерном две-три сырые рыбы, ведь рыба — хорошее удобрение. У нас есть даже закон: держать всех собак на привязи во время посева. Когда я был мальчиком, я так жалел привязывать верного моего друга Манго. Я уходил, а он долго скулил мне вслед. И я кричал ему: «Не грусти, Манго! Я скоро вернусь!»