Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Однажды, когда Леон работал в библиотеке, Бартоломе поехал покататься. Из предместья он, сам не зная почему, направился к гавани. Его влекло туда какое-то предчувствие. Миновав старинную Торо дель Оро, знаменитую «золотую башню», где, по преданиям, мавританские пираты прятали награбленное золото и драгоценности, он попал на Генуэзскую улицу, ведущую в гавань. Его поразила толпа людей, собравшаяся на набережной.

На рейде, как всегда, стояло множество кораблей. Большие и маленькие рыбачьи галеры и лодки сновали по реке.

Бартоломе отдал стражнику поводья, попросив привязать коня ненадолго к будке, и смешался с толпой.

— Каравелла «Ла-Горда» уже вышла из бухты Сан-Лукар де Баррамеда! — сказал молодой щеголеватый моряк, по виду шкипер.

— Ветер-то северный, крепчает! — отозвался старый рыбак и плотнее завернулся в свой рваный плащ.

— А что, дядюшка Юстус, при таком ветре каравелле трудно войти в гавань? — спросил у старика какой-то мальчишка.

— Ну, уж кто-кто, а «Ла-Горда» войдет… Капитан Вильехо — опытный моряк, я не раз ходил с ним в море! — ответил видавший виды матрос.

— Мне говорил приятель, купец из Кадиса, что на каравелле везут арестованного адмирала москитов! — сказал горожанин в добротном суконном плаще.

Бартоломе вздрогнул и подошел ближе.

— Не только самого адмирала, но и его братца — губернатора форта Санто-Доминго!

— Ловки эти генуэзцы! Все три брата пристроены!

В толпе раздался смех.

— Не только братья, но и сыновья! Пока пажами у королей, а там, смотри, и в губернаторы выйдут.

— Клянусь дьяволом, я сам бы не прочь стать губернатором какого-нибудь завалящего острова в Индии! — рассмеялся старый рыбак.

— Да, уж наверное, на твоем плаще было бы больше золота, чем сейчас дыр, старина!

Вдруг в толпе произошло движение. Появились вооруженные стражники. В гавань входила большая, под всеми парусами, каравелла.

— Это «Ла-Горда»! — крикнул кто-то.

Большая каравелла стала на якорь. От нее отошли две лодки и направились к набережной.

Бартоломе, несмотря на порядочное расстояние, ясно увидел в одной из лодок высокого старика с непокрытой седой головой. И хотя Бартоломе никогда раньше не видел Кристобаля Колона, он сразу понял, что это он, Адмирал. Лодки быстро приближались к берегу.

Христофор Колумб. Старинная гравюра.

Из первой лодки на берег высадилось несколько матросов, которые вместе со стражниками оттеснили толпу. Подошла вторая лодка. На каменные ступени набережной с трудом, опираясь на руку брата, поднялся старый Адмирал. Несмотря на то что губы его были горько сжаты, а брови нахмурены, он держал голову высоко поднятой, и ветер развевал его длинные седые волосы.

В толпе раздался гул возмущения. Руки и ноги Адмирала были скованы цепями.

— Позор! — крикнул кто-то. — Он не заслужил оков! Позор Испании!

— Позор, стыд! Снимите оковы! — раздались голоса из толпы.

Капитан каравеллы остановил Адмирала:

— Сеньор Колон! Я еще на каравелле хотел снять с вас оковы, но вы отказали мне. Прошу вас вторично, разрешите мне это сделать.

— Благодарю вас, сеньор Вильехо, но я отказываюсь от вашей любезности! Короли приказали мне повиноваться, а Бобадилья заковал меня. Я останусь в оковах до тех пор, пока короли не позволят снять их.

В толпе снова раздались возгласы сочувствия и возмущения. Многие женщины заплакали от жалости.

— И я, — продолжал Адмирал, подняв руку насколько ему позволяли оковы, — сохраню эти цепи на память о своих заслугах перед богом и Испанией! Пусть их положат со мной в гроб!

Стражники и матросы не смогли сдержать толпу. Все ринулись к Адмиралу. Бартоломе, подхваченный общим порывом, также приблизился к нему.

— Пропустите нас, друзья, — обратился к толпе Адмирал. — Я устал, и болен, и еле стою на ногах. Мы направляемся в монастырь Лас-Куэвас. Там я смогу прилечь отдохнуть. Я знаю, что их высочества отнесутся милосердно к тому, кто происками врагов устранен от служения королям. Ведь я их смиренный слуга, и они сами оценят мои труды! Владыка наш бог всегда карает зло, особенно же неблагодарность и бесчинства!

Толпа почтительно расступилась, и Адмирал, опираясь на руку брата Диего, вышел на Оружейную улицу. Пешком почти через весь город медленно прошел Адмирал в сопровождении стражи до монастыря Лас-Куэвас. Там ему надлежало пробыть до тех пор, пока его не призовут к себе их высочества.

Вечером Бартоломе едва дождался Леона, чтобы рассказать ему, что он видел в гавани.

— Я знал об этом, Бартоломе. Недавно я встретил Педро де Арана, брата жены Адмирала, и он говорил мне, что Бобадилья по приезде на Эспаньолу арестовал Адмирала и его братьев — губернаторов фортов Санто-Доминго и Исабела…

— Как, ты знал и скрыл от меня?

— Я не хотел огорчать тебя, Бартоломе, ты ведь был болен.

— Да… да. Ну, так запомним этот день: двадцать девятого октября тысяча пятисотого года я видел собственными глазами Кристобаля Колона в цепях!

— Признаться, я не думал, что Бобадилья закует его, хотя дядя мне говорил, что короли дали ему неограниченные полномочия. В приказе на имя Адмирала были такие слова: «Мы приказали Франсиско де Бобадилье, подателю сего, передать вам от нашего имени некоторые предписания. Предлагаем вам верить тому, что он скажет, и повиноваться ему». Я запомнил этот приказ потому, что переписывал его для «Хроники» дяди, он датирован еще двадцать шестым мая тысяча четыреста девяносто девятого года!

— Все же, Леон, мне кажется, Бобадилья превысил свои полномочия. Я не верю, что короли велели заковать человека, подарившего Испании Новый Свет. Если бы ты видел его сегодня… Изможденное лицо, седые волосы. Худые руки в оковах… И при всем этом такое величие, такое благородство! Когда капитан каравеллы предложил Адмиралу снять оковы, то с каким достоинством он отказался. Он сказал: «Короли приказали надеть эти цепи, они и прикажут их снять!»

Шли недели, Бартоломе почти каждый день спрашивал каноника Бернальдеса о судьбе Адмирала. Каноник лишь печально покачивал головой, говоря, что несколько раз посещал Адмирала в монастыре Лас-Куэвас, но короли откладывают освобождение Адмирала и встречу с ним.

Наконец однажды, после рождества, каноник пришел с хорошей вестью:

— Адмирал и его братья вызваны в Альгамбру!

— И он не снял оков, сеньор?

— Нет. Больной, постаревший, в коричневой сутане францисканского монаха, предстал он перед королями в оковах. Говорят, что королева даже заплакала!

Бартоломе вспомнил свою встречу с королевой Исабелой: искренние ли слезы проливают ее голубые холодные глаза?