Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— Ах, ваша милость, два года тому назад я привез Инессу из Индии в Севилью. Она моя жена перед богом и людьми, а я должен расстаться с ней…

— Разве она была рабыней?

— О нет, ваша милость! Мы полюбили друг друга еще на Эспаньоле, и ее отец, касик, разрешил нам пожениться. И обвенчали нас святые отцы францисканцы в церкви форта Исабела. Так что я ее привез в Севилью своей законной женой. И она была мне доброй женой и родила хорошего сынка, Мигелито. А теперь… — и бедный моряк заплакал.

— Альгвасил, — сказал Бартоломе. — Зачем вы забираете эту женщину от ее мужа?

— Приказ, ваша милость, а мальчишку пусть оставляет себе.

— Я не отдам сына! — крикнула индианка.

— Ну, потише, красотка! Отдай ребенка мужу, не то… Если не хочешь быть закованной в цепи, веди себя спокойно.

— Бартоломе, — прошептал Алонсо, — как можно быть таким жестоким…

Бартоломе хотел снова вмешаться, но Леон остановил его:

— Ты сошел с ума, Бартоломе, не вмешивайся, если не хочешь нажить неприятностей, а главное — причинить зло Алонсо.

Мигелито, оторванный от материнской груди, продолжал жалобно плакать. Индианка упала без сознания на камни набережной. Ее растерянный муж держал ребенка и старался привести в чувство жену.

— Ну, пора на корабль, — сказал альгвасил, видя, что погрузка закончена. — Прощайтесь, ваша милость, со своим пажом, а ты, — обратился он к моряку, — с женой… И — с богом!

Бартоломе, увидев в группе пожилого, но высокого и сильного индейца, подошел к нему.

— Возьмите плащ, прошу вас, — и он снял свой плащ, — но помогите в пути моему другу, вот этому юноше.

— Чем же я могу помочь, сеньор? — ответил ломаным испанским языком индеец. — Вы видите сами, как с нами обращаются.

Тем временем коррехидор, заметив сундуки Алонсо, пробормотал:

— Это что еще за вещи? Можно подумать, что путешествует знатный идальго, а не собака-индеец возвращается на родину.

Глаза Алонсо сверкнули гневом, но он сдержал себя. К счастью, Бартоломе не слышал этих слов.

— Хасинте, несите сундуки сеньора Алонсо на корабль. Я пойду поговорю с маэстре, чтобы Алонсо дали каюту, если они есть на этой грузовой галере.

Маэстре не вышел на зов Бартоломе, а показался его помощник, плутоватый итальянец, сильно навеселе.

— Что вы, ваша милость! — рассмеялся он на просьбу Бартоломе дать Алонсо место в каюте. — У нас и для своих-то моряков нет места, а вы — в каюту! Хорошо им будет, клянусь дьяволом, на палубе или в трюме! Не мало мы перевозили в этом трюме индейцев, — и он подмигнул с пьяным смехом. — А теперь, прости господи, везем обратно в преисподнюю!

Хасинте и кучер с сундуками поднялись по сходням на корабль.

— У нас и так перегружена каравелла, а вы туда же… сундуки! Что у него там, камни, что ли, такая дьявольская тяжесть! — и помощник пнул ногой сундук с книгами. — Надо разрешение маэстре!

Кругом столпились матросы и коррехидоры. Бартоломе чувствовал свою беспомощность, но боялся резкостью ухудшить положение Алонсо.

— Я пойду к дону де Бобадилье, — строго сказал он, — и пожалуюсь на вас!

На палубу вышел маэстре — владелец галеры:

— Кто здесь говорит о жалобах? На этой посудине я хозяин! И все делается по моему приказу. А на прочих мне… — и он выразительно сплюнул в воду. — Почему индейцы еще не на палубе? Грузи всех, и побыстрей! А это что за сундуки?

— Там книги, сеньор маэстре, — едва сдерживая гнев, ответил Бартоломе. — И я просил бы их оставить.

— Забирайте ваши книги, иначе он пойдет к рыбам, этот сундук! — проворчал маэстре. — А во втором? Одежда? Ну, это пригодится.

Индейцев посадили на корабль. Хасинте взял на руки ребенка, а моряк внес бесчувственную жену и спросил, где она будет помещаться.

— А для сеньоры каюта, видишь, еще не приготовлена, — насмешливо ответил ему помощник. — Будет там же, где и все собаки-индейцы.

— Но она женщина! — воскликнул Бартоломе. — Как можно…

— Эх, ваша милость! Вы точно с неба свалились! Уходите-ка лучше подобру-поздорову, не мешайте нам!

— Уходи, Бартоломе, — умоляюще сказал Алонсо. — Ты все равно ничем не поможешь ни мне, ни этим несчастным. Не тревожься за меня. Я спокоен, мне жаль только книг. Но ведь ты пришлешь мне книги?

— Я пришлю тебе все, что ты захочешь! Напиши мне, когда вы приедете на Эспаньолу. Я не знаю, как доживу до твоего первого письма, — и Бартоломе обнял Алонсо.

— Погрузка окончена! Спешите, ваши милости! — кричал альгвасил.

Бартоломе с трудом оторвался от Алонсо. Леон повел его к карете. Когда Бартоломе обернулся в последний раз, он увидел лишь черный тонкий силуэт юноши на темном небе.

Бартоломе был в беспамятстве. Леон с помощью слуг почти внес его в карету.

— Сначала Беатриче, потом отец, теперь Алонсо! — без конца повторял Бартоломе одни и те же слова, сжав голову руками и раскачиваясь, словно от невыносимой боли…

— Что с тобой, Бартоломе? — испуганно спросил Леон. — Ты бредишь, мой друг?

Но Бартоломе уже не слышал его.

— Хорхе! — крикнул Леон кучеру. — Сеньор Бартоломе заболел! Его нельзя оставить одного! Гони скорее ко мне в Лос-Паласьос!

Более двух месяцев пролежал в приходе Лос-Паласьос у каноника Бернальдеса больной Бартоломе. У него была тяжелая горячка, он неделями не приходил в сознание. Беспокойный бред сменялся полным забытьем.

Врачи опасались не только за рассудок его, но и за жизнь. Однако умелое лечение, неустанные заботы и уход Леона, а главное — молодой и крепкий организм победили болезнь.

Бартоломе начал медленно выздоравливать. Когда прояснилось его сознание, первый вопрос, заданный Леону, был:

— Леон… каравеллы?

— О да, мой друг! Каравеллы Бобадильи прибыли благополучно на Эспаньолу еще двадцатого августа.

— Алонсо?..

— Есть точные сведения, что всех индейцев, в том числе и Алонсо, отдали в миссию францисканских монахов на острове.

— А письмо…

— Не тревожься, Бартоломе, все будет хорошо! Дядя написал Адмиралу и его брату, чтобы они непременно отыскали Алонсо и взяли его под свое покровительство.

Бартоломе задремал, а Леон тихо вышел из комнаты. Все было не так хорошо, как он говорил. На Эспаньоле после прибытия Бобадильи творились такие дела, что ни Адмиралу, ни его братьям было не до судьбы пажа Бартоломе.

Шли дни, и Бартоломе поправлялся. В конце сентября врач разрешил ему подняться с постели, а в октябре он уже совершал небольшие прогулки верхом на Гермесе.