Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— Алонсо, — сказал он, уже сидя на лошади, — я сейчас поеду к канонику Бернальдесу, у него большие связи при дворе. И возможно, сегодня же, не заезжая домой, мне придется поехать в Альгамбру, ко двору. Жди меня спокойно!

Алонсо, проводив Бартоломе, присел на край бассейна под старым платаном. Вот здесь впервые он узнал своего верного Фуэго, недовольное ржание которого слышится из конюшни. Фуэго видел, как выводили Гермеса, а его оставили…

К Алонсо подошел старый Нис и положил голову к нему на колени. Алонсо ласково погладил собаку: «И Нис понимает, что у меня тяжело на сердце…»

Потом он вернулся в дом. Вот здесь, в этой комнате, совсем недавно на его руках умер дон Франсиско. И он дал ему клятву никогда не покидать Бартоломе.

Здесь, в этом тихом патио, сколько часов они провели с Бартоломе над книгами. Какой огромный мир открылся перед ним! Как жадно впитывал он в себя все знания и всю мудрость, заключенную в книгах, чтобы потом передать их своим братьям аравакам.

В патио на каменных плитах лежала книга, полученная из Италии. Алонсо поднял ее. Он не знал итальянского языка, но Бартоломе обещал научить его языку Данте и Петрарки.

…Каноник Бернальдес принял горячее участие в попытках Бартоломе добиться отмены приказа об отправке Алонсо в Индию. Ему удалось встретиться с его преосвященством кардиналом Диего де Деса. Но влиятельный кардинал ничего не мог сделать. Надо было ехать в Гранаду.

— Пойми, Бартоломе, — говорил каноник, — ее высочество королева очень разгневана на Адмирала. Она сказала недавно кардиналу: «Кто дал право Колону раздавать моих вассалов кому бы то ни было?» И приказала отправить всех в Индию.

— Но, дорогой сеньор, — сказал Бартоломе, — ведь прошло уже более четырех лет с того дня, как привезли этих индейцев. Так почему же ее высочество королева вспомнила об этом только сейчас?

— Обстоятельства изменились не в пользу Адмирала, — уклончиво ответил каноник. — Мы имеем очень неутешительные известия из Индии. И Адмирал, и его братья — губернаторы — оказались не в силах справиться с колонистами. Начались даже мятежи. Восстал алькальд Эспаньолы Франсиско Ролдан, объединивший вокруг себя разный сброд…

— Позвольте, дядя, неужели тот самый Ролдан, андалузец, который был спутником Адмирала в его плаваниях?

— Да, мой друг, тот самый Ролдан. И этот негодяй посылал в Испанию корабли, набитые индейцами для продажи, несмотря на запрещение Адмирала.

— Открывать новые земли легче, чем управлять ими, — с горечью сказал Бартоломе.

— И вот, — продолжал каноник, — год тому назад, указом от двадцать девятого мая тысяча четыреста девяносто девятого года, дабы устранить жалобы на Адмирала, короли назначили Франсиско де Бобадилья коронным инспектором и теперь посылают его в Индию…

Бартоломе нетерпеливо посмотрел на большие часы.

— Но спеши, мой мальчик, — сказал каноник, — если ты сейчас выедешь из Севильи, то к рассвету попадешь в Гранаду. А рано утром отнеси письмо кардинала донье Хуане де ла Торрес, близкой подруге ее высочества. Она преданный друг Адмирала и устроит тебе свидание с королевой до утреннего приема. Не горячись, будь спокоен, господь бог поможет тебе умилостивить ее высочество. Признаюсь тебе, однако, я мало верю в успех, ибо королева непреклонна в своих решениях…

Но Бартоломе уже не слышал последних слов каноника. Со словами благодарности он схватил письмо, выбежал из дому и, вскочив на Гермеса, помчался по дороге в Гранаду.

На рассвете следующего дня на взмыленном Гермесе въехал Бартоломе в ворота Гранады, сохранившие старинное мавританское название «Виварамблы» — ворота миндальных деревьев.

Гранада… «Царица городов», как говорили арабы о своем древнем городе.

Бартоломе вздрогнул от предутреннего холода и горьких мыслей. Как мечтал он показать Алонсо этот великий город, о котором, как и о родной Севилье, сложена поговорка:

Но надо торопиться к сестре Луисе. Там он освежится, почистится и поедет во дворец.

На невысокой горе, омываемой прозрачным Хенилем, стоит дворец Альгамбра. Его стены и башни сложены из розоватого камня и сейчас, под лучами утреннего солнца, кажутся кроваво-красными.

Темная зелень садов, красные камни Альгамбры и снежные вершины Сьерры-Невады как бы застыли в синеватом тумане. Но Бартоломе не видел ни свежести прекрасного летнего утра, ни великолепия древнего города. Его одолевала жестокая тревога о будущем: он верил и не верил в милосердие королевы…

Оставив Гермеса сонному стражнику, Бартоломе направился к главному входу во дворец. Часовой открыл перед ним Судебные ворота. Наверху наружной арки — большая мраморная доска, на ней название руки и ключа. Арабская надпись гласит: «Когда эта рука приподнимется и возьмет ключ, чтобы отворить ворота, тогда христиане проникнут во дворец».

Бартоломе подумал о судьбе этой надписи: вот уже около десяти лет, как испанцы владеют Гранадой, а рука и ключ все в том же положении. И сотни лет будут в таком же положении, ибо никогда не вернутся сюда мавры.

Как и все мавританские постройки, дворец снаружи был суров и строг. Но внутри он поражал своим восточным великолепием: лабиринт галерей, залов, башен, двориков… Полы из пестрой мозаики, стены украшены орнаментом, в который вплетены золотые надписи и изречения из корана. И множество фонтанов и бассейнов. Арабы, кажется, более всего любили воду.

Бартоломе миновал знаменитый Львиный двор. Ему сказали слуги, что донья Хуана де ла Торрес находится в женской половине дворца.

Донья Хуана встретила Бартоломе приветливо, ибо хорошо знала его отца и дядю. Взяв письмо кардинала, она сказала:

— Не хочу прежде времени огорчать вас, сеньор Лас-Касас, но ее высочество очень настроена против Адмирала. Вы знаете, я преданный друг дона Кристобаля, но и я бессильна помочь… Постарайтесь меньше говорить об Адмирале, а больше о вашем деле.

— Но ведь мое дело, высокочтимая сеньора, связано непосредственно с Адмиралом. Ведь это он отдал моему отцу юношу-индейца. Именно отдал, но не продал! Ведь этот юноша — сын касика, в его жилах течет королевская кровь! И его отец поручил Адмиралу сына, чтобы тот познакомился с Испанией, получил здесь образование. Он стал членом нашей семьи.

— А он крещен, этот индеец?