Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— Друг мой, я прошу тебя — береги Гуаму. Он может быть безрассудно храбр, он может пойти впереди всех… и погибнуть! Береги его, Кибан: ближе, чем он, у меня нет никого на свете.

— Не тревожься, друг Бартоломе, — успокоил его индеец. — Гуама — большой вождь, и мы все бережем его!

Бартоломе и его спутники благополучно спустились на побережье.

— Друзья мои, — обратился Бартоломе к ним. — Мне нет надобности предупреждать вас, что наша встреча в горах Баракоа…

— Не тревожьтесь, сеньор! — перебил его Фернандес. — Лагерь Баракоа похоронен в наших сердцах, порукой в том честь солдата. Ей-богу, грешно было бы причинить зло таким молодцам, как ваш приятель и старина Кибан.

Вечером они обнаружили отряд лейтенанта Нарваэса расположившимся на берегу высохшей реки.

— Ба, капеллан Лас-Касас! — приветствовал Нарваэс своим зычным голосом. — А мы уже опасались, что в горах вас слопали дикие звери! Не хотите ли хлебнуть? — и он протянул ему флягу с вином. — Воды в этой проклятой речушке нет, но, клянусь бородой Сида, я об этом не сожалею.

Бартоломе отказался, и Нарваэс со смехом опрокинул флягу в собственную глотку.

В его отряде было сто человек и, кроме того, около пятисот индейцев-носильщиков с Эспаньолы. Обнаружив на дне реки круглые, словно отшлифованные камни, солдаты от нечего делать и для потехи стали точить свои шпаги.

— Мы направляемся в Куэба, что в тридцати лигах от Байямо. На кой дьявол Веласкес дал мне сотню солдат, не понимаю. Ведь Ямайку я захватил с тридцатью молодцами! — хвастливо сказал Нарваэс.

— Куба — не Ямайка, лейтенант! — возразил старый солдат, ветеран индейских походов.

— Эй, малый! — крикнул Нарваэс, подзывая носильщика-индейца. — Сколько осталось лиг до селения?

— Селение Каонао совсем уже близко, сеньор, — ответил ломаным испанским языком индеец. — До захода солнца мы придем туда.

— Лейтенант Нарваэс, — сказал Бартоломе, — дайте приказ солдатам при входе в селение держаться всем вместе, не входить в хижины и не причинять зла индейцам, под страхом наказания.

— Клянусь дьяволом, — ответил Нарваэс, садясь на свою гнедую лошадь, — можно подумать, что я только что прибыл из Кастилии и меня надо держать на поводу!

— Я выполняю указание губернатора Веласкеса, — возразил Бартоломе, — а что касается вашего опыта, то, вспоминай Байямо…

— Хорошо, хорошо, капеллан! — нетерпеливо проговорил Нарваэс и, пришпорив лошадь, помчался впереди отряда.

Отряд двинулся за ним.

— Лейтенант уже послал туда гонцов с шестами и письмами, — сказал старый солдат. — Ей-богу, сеньор капеллан, диву даешься, как эти простаки индейцы верят бумажкам! Сначала мы писали им приказы, а потом достаточно было прицепить к шесту простой клочок бумаги, чтобы индейцы вообразили, что это приказ. Просто хохот разбирает, когда видишь этакое!

— Тем более мы должны оправдать их доверие, — ответил Бартоломе. — Бог покарает каждого, кто чем-либо обидит индейца или индианку!

— Да и губернатор по головке не погладит, — добавил Фернандес.

— У губернатора увесистый кошелек золота, рудники и энкомьенда, полная слуг и рабов, — проворчал про себя старик. — А бедному солдату уж и поживиться чем-нибудь нельзя от дикарей!

— Слава и деньги — капитанам, а солдату только лихорадка да раны от стрел, — добавил тихо другой ветеран индейских походов.

— Ну, пошли ворчать наши старики! — воскликнул молодой арбалетчик, известный своим бесшабашным и драчливым характером. — Я нимало не забочусь о своем кошельке: все равно золото течет сквозь дырявые карманы как вода! А вот лихо подраться с собаками-индейцами — это дело! Не люблю, когда моя шпага долго ночует в ножнах!

— Помолчи, любезный, — недовольно заметил Фернандес, — знаешь, что капеллан не любит таких разговоров.

— Разговоров не любит, а сам держит рабов в своей асиенде, — проворчал снова старый солдат. — Знатные господа — все на один лад.

Отряд подходил к селению, перед которым были зеленые поля маиса вышиной в человеческий рост. На дороге испанцев уже ждали гостеприимные, нарядно одетые индейцы, украшенные цветами, в причудливых головных уборах из перьев и рыбьих костей. Многие несли хлеба из маиса и касаби, плоды в корзинах, связки рыбы и дичи.

На большой площади тысячная толпа индейцев окружила отряд испанцев плотным кольцом. Высокий плечистый Нарваэс в серебряных латах с красной перевязью, в шляпе с пышным плюмажем, на золотисто-гнедом могучем коне вызывал всеобщий восторг и изумление. Индейцы показывали на него руками, иные садились на корточки, чтобы получше рассмотреть алый чепрак с золотым гербом, звенящие бубенчики на сбруе, и все это необыкновенное чудо, которое они видели впервые; им казалось, что человек и лошадь — одно существо!

Бартоломе начал размещать в домах на отдых носильщиков и солдат. Вдруг с площади донеслись до него нарастающий шум и крики, как будто бы там началось сражение. Выскочив из дома, Бартоломе увидел, как с площади бегут индейцы.

— Что случилось? Куда вы бежите? Стойте!

Его не слушали. Испуганные индейцы бежали, сбивая друг друга с ног. Бартоломе кинулся на площадь. Там творилось нечто непонятное: испанцы, как безумные, рубили и кололи индейцев своими шпагами и мечами. Казалось, что солдаты прорубали себе просеку в чаще окровавленных тел, и индейцы падали под их ударами, как подрубленные деревья.

Нарваэс, отъехав в сторону, спокойно сидел на лошади и наблюдал избиение индейцев.

— Прекратите немедленно бойню, Нарваэс! — гневно потребовал Бартоломе. — Солдаты обезумели! Почему вы молчите?

Нарваэс беспечно пожал плечами:

— Что я могу сделать, капеллан? В них словно вселился дьявол!

— Я предаю их и вас дьяволу! — и Бартоломе в отчаянии снова бросился к хижинам.

Несколько солдат, услышав шум и крики, доносившиеся с площади, напали на спящих индейцев-носильщиков.

— Прочь, безумцы! — закричал Бартоломе солдатам. — Я приказываю вам бросить оружие!

Он метался между хижинами, угрожая солдатам.

— Не бойтесь! — успокаивал Бартоломе индейцев, пытаясь заслонить их от разъяренных солдат. — Я не позволю погубить вас! Они не тронут вас больше!

Некоторым носильщикам удалось забраться на крышу дома. Молодой индеец, доверившись словам капеллана, спустился с крыши. Но какой-то солдат ранил его шпагой в живот.

Бартоломе бросился к юноше.

— Сын мой! Я сам послал тебя на смерть! — и он пытался поднять его с земли, но было поздно: тот умер у него на руках. Не помня себя от гнева, Бартоломе ударил убийцу своим кинжалом прямо в сердце.