Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— Они все следуют примеру своего предка — великого полководца Гонсало Кордовы, — насмешливо сказал Маррокин, — живут по его знаменитому счету.

— А что это за счет? — удивился Родриго.

— Как, вы не слышали об этом? Рассказать ему, Бартоломе?

Бартоломе улыбнулся и кивнул головой.

— Я думал, что нет кастильца, который не знал бы о счете Гонсало. Вы, конечно, помните, что подвиги великого полководца принесли много побед и в Африке, и в Италии, и в самой Испании! Но говорят, что при всех своих блистательных военных качествах особой честностью в денежных делах великий Гонсало не отличался. Однажды, еще при жизни старого короля, королевский казначей обнаружил, что Гонсало задолжал короне огромные суммы. Сам король Фернандо напомнил ему об этом долге. Гнев полководца не поддается описанию! Он решил проучить короля и казначея и представил встречный иск в ответ на иск казначея в тридцать три миллиона золотых кастельяно. Гонсало явился в королевский совет с громадным списком и прочел свой счет: «Двести тысяч семьсот тридцать шесть золотых и девять реалов роздано монахам, монахиням и нищим, чтобы те просили у бога послать победу испанской армии. Сто миллионов пошло на порох, ядра и траншейные лопаты. Десять тысяч золотых истрачено на раздушенные амброй перчатки, чтобы предохранить воинов от заразы множества гниющих неприятельских трупов, павших на поле битвы. Сто шестьдесят тысяч ушло на поправку и переделку колоколов, потрескавшихся от постоянного звона по случаю моих беспрестанных побед. Миллион — на благодарственные мессы. Пятьдесят тысяч золотых потрачено на вино солдатам перед сражениями. Полтора миллиона уплачено сторожам пленных и врачам, лечившим раненых. Семьсот тысяч четыреста девяносто четыре пошло на шпионов, и так далее…» В конце Гонсало прочел: «Сто миллионов следует мне за то терпение, с которым я вчера слушал короля, когда он требовал отчета в суммах, издержанных тем, кто подарил ему целое царство…»

Карта поля деятельности Бартоломе де Лас-Касаса.

— Чем же кончилось дело? — спросил, смеясь, Родриго.

— Трудно сказать; но, зная скупость и жадность короля и смелую наглость Гонсало, очевидно, в этом «поединке» каждый остался при своем!

— А счет Гонсало вошел в скандальную хронику кастильского двора, — добавил Бартоломе.

— В нашей казне нет приятного звона золотых кастельяно, — вздохнул Родриго, — а только робкий лепет медных мараведи!

— Я собрал немного денег, — продолжал Маррокин, — но только на путь в Кастилию. На обратную дорогу вас снабдит деньгами мой агент в Севилье, который работает в Торговой палате.

— Ну, что же, Родриго, — сказал Бартоломе. — Надо ехать! Только я должен проститься с касиком Хуаном. Он привязан ко мне как сын, и я не могу огорчить его, уехав, не повидавшись с ним.

Прощание с доном Хуаном было очень печальным. Он был убит тем, что уезжает, и так надолго, его друг, отец и советчик. Напрасно Бартоломе утешал его, говорил, что остаются в Робинале Педро Ангуло и Луис Кансер. Касик был безутешен. Кроме того, он боялся соседних племен, которые были против его переселения в Робиналь.

— Я скоро вернусь, сын мой, — говорил ему Бартоломе перед отъездом. — Неужели ты можешь думать, что я останусь в Кастилии, покинув своих детей? Я вернусь и привезу тебе нечто очень ценное…

— Мне не нужны никакие ценности, отец! — воскликнул касик. — Ты сам учил меня, что беден не тот, у кого мало, а тот, кто желает большего! И мне ничего не нужно.

— Я говорю о ценном подарке в другом смысле, — улыбнулся Бартоломе. — Я привезу тебе наш договор, подписанный самим королем. Ибо только тогда я могу спокойно умереть, зная, что вы все, мои дети, в безопасности.

…В конце 1538 года снова плыл Бартоломе в Кастилию. И хотя Маррокин уверял его, что он еще далеко не стар, на этот раз плавание показалось Бартоломе очень тяжелым.

Тесная, душная каютка… За тонкой деревянной переборкой кипят воды Атлантического океана. На палубу выйти нельзя, — смоет бешеной волной. Часами лежит в полной тьме на узкой койке Бартоломе, и только богатство памяти не дает ему тосковать в этом почти тюремном одиночестве.

Он вспоминает Данте, которого особенно полюбил после поездки во Флоренцию. Под неумолчный гул бури ему приходят на ум стихи из «Божественной комедии» — слова Улисса — первого смелого путешественника:

Бартоломе снова остро почувствовал связь времен. Всегда, во все века, горело в людях стремление постигать новое… Искать и находить, пусть даже ценой жизни:

Каравелла то взлетала, как птица, вверх, то проваливалась в кипящую бездну. К рассвету буря затихла. Бартоломе задремал; сны его были наполнены образами дерзких и отважных мореходов — от Улисса до Кристобаля Колона.

Измученный трудным плаванием, Бартоломе вынужден был некоторое время провести у родных в Севилье, прежде чем отправиться ко двору в Вальядолид. На третий день приезда слуга принес Бартоломе письмо от Эрнандо Колона. Он писал, что болен, и просил навестить его по делу чрезвычайной важности.

Бартоломе не смог удержать возгласа горестного изумления, когда увидел Эрнандо.

— Болезнь гложет меня, как голодный зверь, — невесело пошутил Эрнандо. — Единственное утешение — недолго страдать. Врачи не скрывают, что у меня поражены оба легких. Но я не для жалоб призвал вас, дорогой друг…

И Эрнандо рассказал Бартоломе, что он не потерял даром этих долгих лет. Он упорно трудился.

— И вот моя рукопись, — сказал Эрнандо, доставая из шкафа толстую тетрадь. — Здесь история жизни моего отца, написанная мною, его дневники, письма.

— Вы проделали огромную работу, Эрнандо! Ее оценят по достоинству.