Анна Берне - Воспоминания Понтия Пилата

Лука склонился к Лукану, дыхание которого становилось все более затрудненным; он осторожно вытер сверкающие капли пота, вызванного агонией, и, обратившись к умирающему, спросил:

— Знаешь ли ты, Тит Цецилий, что ответил Христос зилоту-убийце? Он сказал ему: «Поистине, Я тебе обещаю, этим же вечером ты будешь со Мной в Моем Царстве». Да, прямо сейчас ты будешь с Ним в Его Царстве.

Возможно, из-за слез, застилавших глаза, мне показалось, что, когда я сомкнул веки Лукана, на его лице и теле не осталось никаких следов проказы…

Не прошло и недели, и Бурр, как и ожидалось, вынес решение в пользу Павла о прекращении дела. Тремя днями позже Тарсиот покинул Рим, направив свои стопы в сторону Галлии и Испании.

Почти четыре года я изо дня в день откладывал церемонию, в результате которой Антиох должен был стать моим наследником и приемным сыном. Возможно, так продолжалось бы и далее, если бы здоровье моего старого Флавия не начало внушать серьезных опасений. Хотя он имел очень приблизительные представления о дате своего рождения, и, помимо всего, как я думаю, никогда не умел соотносить невероятный лунный календарь кельтов с нашим солнечным, мой галл, кажется, приближался к весьма преклонному возрасту: восьмидесяти годам. Сам я накануне отпраздновал свой семидесятипятилетний юбилей, так что у нас обоих оставалось слишком мало времени, чтобы и дальше терпеть эти проволочки. Тем более что нынешней зимой мой старый центурион подхватил бронхит, который едва не унес его в могилу. Январь в том году был необычайно холодным, а Флавий уже не был похож на того молодого воина, который мог неделями пробираться по заснеженным северным лесам, даже не простудившись. Очевидность, с которой нам обоим трудно примириться…

Что я стал бы делать без Флавия? Одного этого вопроса довольно, чтобы вогнать меня в глухую тоску. Однако его болезнь, поставила меня лицом к лицу с реальностью: мы были стары, немощны, уже на краю могилы. И я решил наконец распорядиться своими делами. Со вчерашнего вечера Антиох — мой сын, я дал ему свое имя и, после моей смерти, свое состояние. Беру на себя смелость верить, что он никогда не обесчестит мой род.

Я и не думал, что эта церемония доставит мне такую радость. Я наконец отблагодарил своего старого товарища по оружию, обеспечив его сыну будущее, которого они не могли ожидать.

Антиох, которого я никогда не называл его первым латинским именем Марк, проявил приятную непринужденность и учтивость, с доброй улыбкой встретив приглашенных, воплощая собой достойную скромность — именно то, что я от него ожидал. Первый раз я увидел его в тоге. Мне понравилась его осанка, и я заметил то, что раньше от меня ускользало: молодой человек красив, о чем свидетельствовали одобрительные взгляды женщин. Может, мне стоило позаботиться о том, чтобы он заключил достойный Понтиев брачный союз, хотя его происхождение и исключало возможность брака в патрициате. Ведь я был достаточно богат, чтобы приобрести моему сыну дочь какого-нибудь всадника с сундуком, набитым сестерциями. Если только у Антиоха не достанет мудрости предпочесть такому супружеству союз с одной из наших сестер… Но проявит ли он такую мудрость?

Я перечитываю эти строки и не без сердечной боли обнаруживаю это имя сына, данное потомку Флавия… Написать его было не так легко. Я очень хорошо знаю, что так долго удерживало меня от воплощения этого замысла с усыновлением: воспоминание о моих собственных детях. Не проходит ночи, чтобы они не наполняли мои сны, дня, чтобы их образы, улыбки, голоса не преследовали меня, — правда, теперь я вижу и слышу их с ностальгией, исполненной ожидания и надежды, а не в состоянии беспросветной тоски, которая некогда заставляла меня призывать смерть.

Господи, почему Ты медлишь возвратить их мне? Сколько еще времени Ты хочешь, чтобы я пребывал в этом мире разлученным с теми, кого люблю, разлученным с Тобой?

Да, мне трудно называть Антиоха сыном, когда я вновь вижу Кая гордо сидящим на лошади, ведомой внимательным и счастливым Нигером; когда я слышу ломкий голос Авла, с восторгом первооткрывателя декламирующего великолепное обращение Цицерона: «Доколе, Каталина, ты будешь испытывать наше терпение?» Трудно называть его моим сыном, когда мне представляются круглые розовые щеки Луция, его доверчивая и нежная улыбка; еще труднее, однако, мне бывает, когда я вновь вижу Понтию в ее торжествующей красоте и представляю себе ребенка, которого она могла мне родить, если бы Богу было угодно… Порой мне кажется, что я предаю их всех, профанируя священное имя «отец», которым только они вправе меня называть.

Но разве не те же чувства обуревали вчера вечером Флавия? Пусть для его же блага, но я похитил у него единственного сына, которого, как я лишь теперь обнаружил, подавленный этим странным открытием, упорно считаю молодым человеком, хотя ему уже сорок пять…

Обычай требует, чтобы я испросил аудиенцию у Кесаря и представил ему того, кто отныне будет носить мое имя. Этого я делать не буду. Первая и самая очевидная тому причина заключается в том, что в настоящее время Нерона нет в Риме. После длительного пребывания в Греции он отправился в Антий; было бы удивительно, если бы он решился вернуться оттуда до первых осенних дождей. Кто знает, буду ли я еще жив тогда?..

Согласно официальным сообщениям, — Бурр умер от опухоли в горле, а то, что Нерон подослал к нему во время этой болезни своего личного врача, свидетельствует о привязанности августейшего воспитанника к своему старому учителю… Октавия… Кто решился бы усомниться, что Августа нарушила скуку своего изгнания в объятиях случайного любовника и что она возбуждала свою страсть, стремясь отомстить за презрение супруга, который развелся с ней? Эта история слишком напоминает то, что произошло с несчастной Валерией Мессалиной, и мне так и слышатся возгласы: какова мать, такова и дочь!

Может быть, Нерон и неповинен во всех тех смертях близких ему людей… Может быть, но я, по примеру всех тех, кто сохраняет хоть каплю здравого смысла, стараюсь держаться подальше от Агенобарба… Я не буду просить аудиенции у государя. Я не пойду приветствовать его в построенном им сказочном дворце, который соединил дом Мецената и старые строения Палатина. Я не увижу сказочных сокровищ, которые он там собирает: статуй Фидия и Праксителя, картин греческих мастеров, которые, как говорят, он охотно показывает своим гостям.

Я ошибался, полагая, что Кесарь задержится на Юге. Когда прошел слух, что Нерон решил ехать в Грецию и оттуда отправиться морем в Коринф, плебеи взволновались, и государь счел необходимым возвратиться в Рим, по крайней мере на несколько недель. Дабы утешить его, Тигеллин организовал в роскошном зале на другой стороне Тибра вечеринку, шум которой сотрясал весь Рим. Думаю, не стоит говорить, сколь далеко зашло там дебоширство.