Томас Костейн - Серебряная чаша

Впервые с тех пор, как он расстался с Еленой, ее прекрасный образ не имел никакого отношения к волнению, которое не давало ему сомкнуть глаз до самого утра.

Лука был очень удивлен, когда на следующий день, подходя к дому Иосифа, он был остановлен какими-то незнакомыми людьми. Два непонятно откуда взявшихся человека с суровыми и обветренными лицами преградили ему дорогу почти у самых ворот, не давал пройти внутрь.

— Кто ты такой? — спросил один из них, маленький и коренастый тип с плечами и руками гориллы.

По тому, что этот человек изъяснялся не на привычном арамейском, а на древнееврейском, Лука сразу понял, что имеет дело с одним из религиозных фанатиков. Ведь большинство ярых националистов старались говорить только на языке своих предков. Они открыто презирали то, что называли отвратительным жаргоном, хотя на нем говорило большинство жителей Востока.

Лука хорошо понимал древнееврейский, но не мог говорить на нем, поэтому он ответил на арамейском. При этом ему удалось сохранить полное спокойствие.

— С какой стати я должен отвечать тебе?

— А вот с какой! — уродливый карлик вытащил из-под туники кинжал. Острое лезвие зловеще сверкнуло в лучах солнца. — Безукоризненный довод, не правда ли, старина? И запомни, ты войдешь не раньше, чем докажешь нам, что имеешь на это право.

Лука выглядел смертельно усталым. Привыкший везде и всегда сопровождать Павла в его скитаниях, теперь он был изнурен бесконечными конфликтами, сотрясавшими Иерусалим, убийственным зноем этого города и бесконечными подозрениями, которые раздирали ему душу и наполняли сердце горечью.

С нетерпением он бросил незнакомцу:

— Я врач.

— В самом деле? Старик приблизился к своей последней черте. Ты уже ничего не сможешь сделать для него. Даже если соберутся все знахари мира, то все равно они не в состоянии будут подарить ему хотя бы один день жизни. — Он замолчал и после непродолжительной паузы добавил злобным голосом: — И это к счастью!

На какое-то время все замолчали, но, вдруг коротышка взорвался воплем, заставившим Луку вздрогнуть от неожиданности и отступить на шаг.

— Мое имя Миджамин! Ты что, не слышал обо мне? Нет, старикашка, ты ведь слышал мое имя, не правда ли? — Казалось, этот человек был чрезвычайно горд своим именем и готов был орать его на весь город, несмотря на то, что поведение его было явно незаконным. — А ты, ты же тоже ведь христианин. Я уверен в этом. Все вы, трусливые псы, готовые ползать на карачках перед Римом. Но хуже всего Другое! Вы призываете всех остальных присоединиться к вам и пасть перед римским деспотизмом. Это именно по вашей вине, из-за вас, собак, и ваших проповедей мы не смогли объединить всех сынов Израиля под знаменем борьбы против врагов нашего народа! — Глаза Миджамина налились кровью ненависти. Он поднял руку и потряс кинжалом перед носом у Луки. — А что касается этого Павла, то он достоин участи обычного римского шпиона, которым он, по всей видимости, и является. Он должен умереть. И ты, старая шельма, ты из тех, кто следует за Павлом и исполняет его приказы. Сейчас я узнаю тебя и испытываю огромное желание свернуть тебе шею!

— Брось, Миджамин, оставь его! — сказал спутник коротышки. — Ого же безобидный старик. К тому же он пришел к больному. Ты же прекрасно знаешь, что наши инструкции не касаются людей подобного рода.

Второй «охранник» был в противоположность своему спутнику высокого роста и очень худой. Настолько, что скорее походил не на живого человека, а на ходячий скелет. Он подошел к Луке, провел руками по тунике задержанного и, не найдя ничего подозрительного, отступил в сторону.

— Поторопись, — проворчал он. — И не пытайся даже покинуть дом незамеченным. Учти, если я только замечу какую-нибудь выпуклость на твоей тунике или заподозрю, что ты что-то прячешь, то устрою твоему телу хороший сквозняк, проделав тебе дыру между ребер!

Сначала Лука был очень удивлен, когда вместо первого этажа его повели на рабочий двор. Народу тут была тьма, и шум стоял страшный. Со всех сторон раздавались крики надсмотрщиков, визг пил и грохот молотков. Но Лука сразу понял, что произошло, когда увидал на кровати больного целую гору бумажных рулонов, испещренных цифрами.

— Мой дорогой друг, — проговорил Иосиф хриплым голосом. — Как я счастлив увидеть тебя вновь! И может быть, это в последний раз.

Он повел рукой, словно хотел достать что-то из-под подушки, но неожиданно силы покинули его, и рука мягко упала на грудь.

— Мой сын знает, что чаша находится в доме. Он приходил ко мне вчера вечером, задавал вопросы… И угрожал. Ее больше нельзя оставлять здесь, а то Аарон завладеет ею, как только я умру. Я уже не знаю, что придумать, чтобы спасти ее. Теперь, Лука, я передаю эту священную вещь в твои руки. Голос Иосифа стал таким тихим, что Лука вынужден был склониться к самым губам старика, чтобы различить слова: — Она лежит у меня под подушкой. Возьми ее, и пусть Господь поможет тебе сохранить чашу в целости и сохранности.

Лука очень осторожно просунул руку под подушку умирающего и обнаружил там целый маленький склад вещей: свиток папируса с какими-то счетами, небольшой мешочек с золотом, кусочек меди, оказавшийся крестиком, амулет, который был снят со лба умирающего, и вот наконец его пальцы нащупали чашу. Он вытащил ее на свет, но, встретившись с умоляющим взглядом Иосифа, Лука тут же спрятал реликвию в складках своей туники.

Умирающий закрыл глаза, и огромное облегчение отразилось на его лице.

— Я исполнил свою миссию, — прошептал он.

Адам-бен-Ахер был предупрежден о прибытии Луки и ожидал его за дверью. Вид у караванщика был очень озабоченный.

— Ну что? — резко спросил он.

— Я не вижу никаких изменений, — ответил Лука. — Иногда мне кажется, что нет на всей земле другого человека, способного так долго и упорно противостоять смерти.

Адам с гордостью кивнул головой.

— Иосиф никогда не был похож на других людей. И умирает он не как все. — После некоторого колебания, не без отвращения, он признался: — Вчера я взял на себя ответственность и послал гонца предупредить внучку. А сейчас я спрашиваю себя: не придется ли мне в ближайшее время горько пожалеть о своем решении? Эти люди, что отираются за порогом дома, вполне могут выдать ее римлянам. А ведь она отправится в путь сразу, только до нее дойдет новость.

— Да, — сказал Лука. — Она тут же отправится в путь.

— Но в любом случае раньше чем к завтрашнему утру она не успеет прибыть. Только вот сможет ли мой бедный хозяин дожить до рассвета?

— Все мы находимся в руках Господа нашего, — печально проговорил Лука.

Покинув Адама-беи-Ахера, Лука тут же направился в ту черную нору, где прятался Василий. Своего молодого друга он застал за сборами. Юноша заворачивал в большой квадратный кусок ткани свои более чем скудные пожитки. В лампе уже почти не осталось масла, и пламя еле колебалось, слабо освещая помещение. Несмотря на полумрак, Лука различил лицо молодого человека. Оно было серьезным и решительным.