Станислав Сенькин - Заговор Дракона. Тайные хроники [litres]

Киллер хмуро покачал головой.

– Думаю, что вы не совсем хорошо понимаете, что я имел в виду. Чувства Барченко к этой мерзкой собачонке были единственно светлым переживанием в его жизни. Вампир – это холодный мощный ум и мертвое сердце. Мертвое, понимаете меня, профессор? Быть может, я не такой ученый, как вы, и не могу хорошо выражать свои мысли.

Я уважительно кивнул, показывая, что приятно удивлен его размышлениями:

– Продолжай, Ненад.

Киллер обрадованно продолжил:

– Мы все думаем, что наша личность – это ум, потому что он думает, вычисляет и управляет нашими поступками. Но ведь это не так – сердце главней. Барченко, полюбив Габриеллу, наверное понял, что настоящий центр личности – это сердце. Любовь к собаке показала ему эту истину и немного оживила вампира. Поэтому он и решил проявить ко мне милосердие. Он захотел познать светлую сторону мира, и это разорвало его пополам. А теперь, когда ему некого любить, он смотрит на мир из сожженного сердца и видит вокруг лишь холодный пепел…

пронеслись в сознании строки стиха, который декламировал Корвин. Может быть, Ненад и прав: вампир – это мощный холодный ум и мертвое сердце, в котором не живет ничего, кроме ненависти и боли. «…Лишь взгляд, устремленный в вечность – в нем ненависть и боль».

– Думаю, может быть, то, что испытывают вампиры и есть ад. Даже самый презренный человек на земле любит кого-нибудь, его жизнь, пусть темная и мрачная, но все же имеет надежду и веру… И любовь… А во что верит вампир? «…Кто-то просит прощенья у бездны, в которую падает. Но знаю я, что не простит меня вечность…» Вампир верит в бездну, в которую падает бесконечно. И все, что он чувствует: все, что знает, – «лишь бесконечная преграда, преодолеваемая бесчисленное количество раз». Его мировоззрение – лишь ад. Хотя именно вампиры унаследовали землю после грехопадения, им не суждено наследовать небо.

Мы с Ненадом посмотрели в глубь равнины. По дороге опять ехал автомобиль.

Воздух уже переставал быть чернильным и становился синим, как море в ненастную погоду. Звезды еще мерцали, как костры небесной армии, которая скоро пойдет в бой. Но уже чувствовалось, что утро приближается. Автомобиль разрезал ночную мглу двумя лучами, он приближался к бункеру. Скорее всего это и была машина, посланная русским послом за вампиром Барченко. Сейчас его отвезут туда, «куда нам совать нос не велено», разбитого событиями этой ночи. Сломленного смертью Габриеллы.

Неизвестная машина подъехала к нам минут через десять. Видимо, со мной уже произошло слишком много удивительных вещей и встреч, поэтому я уже не удивился тому, что к бункеру подъехал тот самый синий «Мерседес», на котором я ездил к Божко на аудиенцию. Я приготовился удивиться тому, что из машины выйдет Божко. Но когда он на самом деле вышел, я не испытал удивления. Полковник был одет просто и неброско, черные солнцезащитные очки скрывали от окружающих его слепоту. Он даже не носил посох или трость, лишь тихонько касался своего телохранителя, который не отходил от полковника дальше чем на шаг. Я наблюдал, как Божко переговаривался с Ненадом об условиях выдачи Барченко. Смысл слов до меня почти не доходил. Как странно! Только теперь я удивился собственному равнодушию к загадочным вещам, наполнившим мою жизнь до предела. Я перестал считать удивительные вещи удивительными!

Ненад рассказал детали нашего дела Божко и охран-нику и пригласил их в бункер. Я последовал вместе со всеми в подвал. Мне хотелось как-нибудь пообщаться с Божко, но я даже не знал, что он думает обо всем этом и знает ли он сам, что и я нахожусь в бункере. Ведь я пустился в эту авантюру, не советуясь с обиличевцами. Мне было немного неловко, и я после недолгих раздумий решил не обнаруживать своего присутствия. Слиться с охраной и безмолвно наблюдать за происходящим.

Мы вошли внутрь бункера: сразу в нос ударил какой-то странный запах, не похожий ни на какой другой. Я вдруг понял, осознал всем своим нутром, что здесь именно пытают. В воздухе была разлита деловитая атмосфера пыток. На бетонных стенах висели разнообразные железные орудия и кожаные ремни. Можно было подумать, что мы внутри какой-то мастерской. Посторонний наблюдатель, возможно, мог так решить, если бы не сидящий на стуле Барченко. Старый вампир был бледен и растрепан, как будто бы ему только что вырвали зуб одним из этих висящих на стене средневековых орудий. Нельзя было сказать, судя по его выпученным глазам, что он рад пребыванию в этом месте. Барченко сейчас был похож на жабу – пучеглазую и уродливую. По четырем сторонам света от него располагались четыре лампадки с четверговым светом. Я пожалел, что попросил головорезов возжечь их. Это, конечно, было в крайней степени неблагоговейно. Барченко был прикручен к стулу серебряной проволокой. Головорезы перестарались, и проволока буквально врезалась в его тело. Теперь и самый наивный человек мог понять, что он находится отнюдь не в слесарной мастерской. Барченко пытали! Взгляд его был прикован к маленькому столику-ящику, что стоял в полутора метрах от него. На этом ящике лежал целлофановый пакет. В нем, как тушка свежемороженого кролика, находилось тело отравленной Габриеллы. Божко встал неподалеку от вампира и задумался. Он думал, слепой полковник, а это что-то значило. Он не просто думал – Божко пребывал в каком-то напряженном молчании, как будто ему предстояло сейчас сделать важный выбор, но он еще не решил, как поступить. Его брови приобрели форму крыльев летящего дрозда – Божко хмурился. А это что-то значило!

«…Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Запомни эту фамилию, сынок, она еще всплывет в твоих кошмарах…» – Божко очень хорошо помнил эту фамилию. Он помнил ее до нервной дрожи, до судорог, до скрежета зубов. Он ненавидел Бэ-а-эр-че-ен-ка-о – это был человек, безжалостно убивший их отца и мать. Дедушку – доброго старика, который никому ни в чем не отказывал, он прихлопнул, как собаку. Бэ-а-эр-че-ен-ка-о! Еще бы он не помнил: черная дыра, сидящая перед ним, проявляющая к нему садистский интерес. Страх Михайло, падающий внутрь дыры, как капли масла на раскаленную сковородку. Кисловатый запах пота и урчащая утроба вампира, в которой горилка, как кислота, растворяла гусиное крылышко. Еще бы он этого не помнил!

Сейчас перед ним сидел старый простатик, о чем свидетельствовали мокрые штаны Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Он был жалок, очень жалок, предельно жалок, но Божко никогда не жалел вампиров. Пусть он старый простатик, которому постоянно нужно в туалет, жалкий старик, влюбленный в собаку, окоченевший труп которой лежал рядом. Все равно – это вампир. Черная дыра – самая главная и ненавидимая, самая первая, которую он увидел. Которая забрала жизни его близких людей и превратила его жизнь в ад. Его красные в прожилках глаза были выпучены, как гнилые сливы. Он был ужасен, этот постаревший дьявол. Безумный старик, познавший собственное ничтожество. Но это был все тот же Бэ-а-эр-че-ен-ка-о, который когда-то напутствовал его словами: смерть ходит где-то рядом. Он тот же! Этот смершевец стал для маленького Михайло настоящим учителем, показавшим всю жестокость бытия. Всю жестокость, которая была зажата в страшном созвучии: Бэ-а-эр-че-ен-ка-о. Учитель, перед ним сидел учитель, который однажды научил его ненавидеть.