Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

День, тянувшийся бесконечно долго, в конце концов закончился. Никто их никуда не вызывал, никто к ним не заходил, и, следовательно, никаких распоряжений от нового начальства они не получали. Сидеть дальше в кабинете вдвоем или порознь и со страхом прислушиваться к шагам в коридоре не имело смысла. Но они все-таки подождали сперва полчаса, затем, переглянувшись, еще столько же.

Первым не выдержал Мурыжников:

— Знаешь, Вень, я, пожалуй, пойду. — Он посмотрел на Атласа виновато, пояснил: — Если понадоблюсь, так гостиница рядом.

— Я, пожалуй, тоже, — согласился Атлас. И добавил, криво усмехнувшись: — Чему быть, того не миновать.

Они вернулись в гостиницу и разбрелись по своим опустевшим номерам. Соединиться вместе побоялись: как бы чего не подумали те, кто сейчас решает их судьбу.

На другой день состоялось партийное собрание управления. На этом собрании выступил Горбач. Он рассказал, что предыдущее руководство внутренних дел края допустило страшные и ничем не обоснованные перегибы, которые они должны устранить общими усилиями, что это не просто перегибы, а сознательная травля преданных советской власти партийных, советских и чекистских кадров, за которую многие из бывших работников краевого аппарата НКВД ответят по всей строгости партийных и советских законов. На собрании были исключены из партии как Люшков, так и все его заместители, начальники отделов и некоторые рядовые сотрудники, которые, как заявил Горбач, уже дают показания в своей шпионско-вредительской деятельности.

В этот вечер, вернувшись в номер, Атлас сжег так и не законченное письмо к жене и в полном одиночестве напился до бесчувствия.

Экзамены за второй курс Академии имени Фрунзе Николай Матов сдал успешно, получив лишь одну четверку — по немецкому языку. И не то чтобы он учил его хуже, чем другие предметы, а потому, что иностранный язык давался ему с трудом, упорной и изнуряющей зубрежкой. Видимо, права преподавательница немецкого языка, утверждая, что к языкам надо приобщаться с детства.

Экзамены еще шли, но «академики» уже знали, что начальство решило на летнюю практику направить их в войска на должности заместителей командиров батальонов и полков.

Матов получил назначение в Дальневосточный военный округ. Рухнула надежда на отпуск в родном Поморье, рыбалка, охота, белые ночи — все отодвинулось куда-то за невидимую грань. Но главное — он так надеялся, что этот отпуск для него станет решающим в личной жизни, что его знакомство с черноглазой медичкой завершится женитьбой: пора, тридцать лет скоро, уже не мальчик. И не то чтобы любовь безумная, а что-то да есть: все тянет к ней, черные глаза ее, отливающие ночной синевой, мерещатся по ночам, иногда даже прорисовываются на карте во время занятий по тактике. А ведь видеться приходится редко и все больше урывками: она учится на втором курсе медицинского, у нее свои практики, выезды в деревню на вакцинации, еще что-то. У него свое, и часто, когда один из них более-менее свободен, другой непременно занят.

Встретились они на праздничном вечере 30 декабря прошлого года в Первом медицинском институте. Их, «академиков», пригласили на этот вечер. Так уж повелось: то «академики» приглашали к себе на вечера «женские» высшие учебные заведения, то те — «академиков». Матов не хотел идти: чувствовал себя стариком, а там, поди, одни сопливые девчонки. Да и чертовым немецким надо заниматься, чтобы не отставать от других. Когда еще-то? Но его уговорили: учеба учебой, а развеяться необходимо — для той же учебы полезно.

Вечер был в разгаре. Молодежь танцевала. Матов все никак не решался. Для него это третий такой вечер, хотя их было значительно больше, но он ходил не на все: лишь на два вечера с учителями в академии. В пединститутах девушки семнадцати-двадцати лет. Дети. Матов почти весь вечер то торчал в углу, то курил в мужском туалете. Не исключено, что и этот вечер с медичками пройдет у него подобным же образом.

Напрасная трата времени.

Она пригласила его на «белый вальс». Он видел, как она шла в их угол, где стояли капитаны и майоры, еще ни разу не танцевавшие, шла высоко вскинув голову, на груди толстая коса, в глазах отчаяние, губы подрагивают в смущенной улыбке. И еще две девушки шли за нею по пятам — тоже приглашать, но все в их углу смотрели на нее и почти все потом признавались, что молили бога, чтобы она выбрала их. Она остановилась перед Матовым.

Во время танца и познакомились: ее звали Верой. С той поры это имя звучит для него прекраснейшей музыкой.

Это не первое увлечение Николая Матова, но все предыдущие так ничем и не закончились: загонят его в какой-нибудь отдаленный гарнизон, а ей еще учиться и учиться, проходит в разлуке полгода-год — и все куда-то девается. Может, у него самого еще не случалось настоящей любви, может, у его предполагаемых избранниц тоже ее кот наплакал. Поэтому и боялся Николай слишком страстных увлечений: после них на сердце образуется рубец, который дает о себе знать, как только вновь приглянется какая-нибудь девица.

Итак, сегодня ехать. В полевой командирской сумке лежит предписание, проездные документы, деньги, недописанное письмо домой. Дорога длинная — в поезде допишет. В чемодан уложено белье, книги по тактике, военной истории, различные наставления. Остальное — в вещмешок.

Всеволод Крапов, тоже капитан, но распределенный в Белорусский военный округ и отъезжающий только завтра, завидует Матову: Дальний Восток все-таки, одна дорога чего стоит. Маясь от безделья, иронизирует по поводу сборов своего товарища:

— Ты, Николай, взял бы из музея оружия пищаль и пару кремневых пистолей: на практике проверил бы сравнительные качества вооружения прошлых веков с нынешним и вывел бы из этого соответствующие наставления для пеших егерей Петра Первого. А то они, бедолаги, воевали как бог на душу положит, без всякой науки. Может, им еще придется… Кто знает, что там, на том свете, — витийствует Крапов, имея в виду курсовую работу Матова, где исследовались изменения в тактических построениях войск в зависимости от совершенствования вооружения в течение последних двух тысячелетий до появления огнестрельного оружия.

— Ну, это лишь в том случае, если мне дадут тебя в оруженосцы, — отбивался Николай. — А будешь каркать под руку, сгребу вместе с койкой — запищишь пуще пищали, — грозился он щуплому на вид, хотя и жилистому Крапову.

— Лось ты архангельский! — деланно возмущался Крапов. — Как только у тебя кончаются аргументы, так ты сразу: «сгребу да шандарахну!» — вот и вся твоя тактика со стратегией. Не дай бог, дорастешь до командующего армией — это ж какие кулачищи у тебя образуются! Почнешь ими размахивать — сколько сирот и вдов расплодишь.