Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

После завтрака Василий Константинович забрался на сеновал добирать сны, недобранные из-за рыбалки. К концу дня Митрофан истопит баню, будут париться, хлестаться вениками, пить виноградное кислое вино. Завтра то же самое, а потом, волей-неволей, надо выбираться из глухомани, ехать во Владивосток, впрягаться в работу. Его уж, поди, разыскивают. В штабе округа считают, что он на юге присутствует на полковых учениях Сороковой стрелковой дивизии. А он, оставив в тупичке лесного разъезда свой спецпоезд, завернул в знакомое лесничество. Думал отдохнуть, собраться с мыслями, а выходит, что мыслей своих боится больше всего. Как тут не запьешь…

Василий Константинович и Митрофан после бани сидят за столом в нижних рубахах. Сидят уже давно. Митрофан рассказывает, как прошлой зимой к его заимке повадился ходить медведь-шатун:

— Поначалу, слыш-ка, ходил кругами, вынюхивал, высматривал. В одну из ночей почал ломать коровник. Я спустил собак, те сели ему на хвост. Что, думаю, делать? Пришла мысль посадить на рогатину. Понимаю, однако: зверь озлоблен, попрет буром, не остановишь. Знаю — нельзя, а черт смущат: что, Митроха, в коленках ослаб? Ну, думаю, была не была. Взял рогатину, пошел. И точно: увидел меня, сорвался с места, собаки на ём висят, а он на меня буром, да по-волчьи, да с прыжка. Кака уж тут рогатина, прости осподи! Только уперся — рогатина хрясь! Я рылом в сугроб. Хана, думаю. Вдруг над головой: бах! бах! Марфа! Угадала бабьим умом своим, что меня черт попутал судьбу свою спытать, взяла карабин и шатуну в ухо…

Забрехали собаки. Возле крыльца всхрапнула лошадь. Затопало в сенях. Вошел адъютант командующего округом.

Василий Константинович оторвал от стола мутный взгляд черных глаз, уставился на вошедшего.

— Чего так рано?

— Сегодня утром, товарищ маршал, японцы перешли границу в районе озера Хасан, сбили наши заставы. Пограничники ведут бой на уничтожение, но, по предварительным данным, сил Посьетского отряда не хватит для поставленной цели. Звонили из штаба округа, передали, что Москва ждет от нас исчерпывающей информации и плана активных действий.

Адъютант был молод, угодлив, не шибко умен, зато красив, нравился женщинам. Василий Константинович знал, что он связан с НКВД, докладывает туда о каждом шаге своего начальника, но выгнать не смел: подумают еще, что это неспроста. Терпел.

— Садись, ешь, пей, утром поедем, — велел он, показывая на лавку у стены.

— Я хорошую лошадь для вас привел, Василий Константинович, — хвалился адъютант, усевшись за стол. — Часа за три до железной дороги доберемся. Пробовал на машине — застряли на третьей версте. Ни сюда, ни обратно. Пришлось посылать за лошадьми. — Он весело и нагловато улыбнулся, добавил как бы между прочим: — Начполитупра товарищ Мехлис прибыли сегодня в Хабаровск. Товарищ Фриновский тоже.

Молчаливая Марфа поставила перед адъютантом миску с вареной картошкой, положила деревянную ложку, сама пошла прибирать лошадей.

Митрофан разлил по стаканам настойку, произнес:

— Японец драться горазд, его на ура не возьмешь. Его антиллерией надоть, эроплантами. Ну, будем живы. — Опрокинул стакан в черную ямину рта, сунул туда же пол-огурца, захрустел, шевеля густым покровом бороды.

Ели-пили молча. Василий Константинович гнал от себя всякие мысли, твердил: «Все — завтра! На свежую голову. К черту!»

Спать лег рано — солнце еще светило вовсю. Но уснул не сразу, долго ворочался на пахучем сене, мучительно искал выход. Сталин хочет войны с японцами, Ворошилов намекал на то же самое. А две комиссии, в тайне от Москвы посланные в район озера Хасан, установили, что в нарушении границы формально виноваты сами же пограничники, хотя япошки явно к чему-то готовились. Возможно, проверить кое-какие сведения, полученные от Люшкова. Возможно и другое: от пограничников требовали из Москвы каких-то обострений, раздувания конфликта. А зачем? Не до драки сейчас с япошками: войска не подготовлены, части, обезглавленные бездумными чистками, укомплектованы командным составом едва на треть, артиллеристы стреляют плохо, танкисты… Недавно устроил смотр одной танковой части, и что? Механики-водители не умеют брать простейшие препятствия, ломают передачи, жгут моторы. Командиры танков плохо ориентируются на местности.

А когда их учить? Живут в палатках, строят казармы — до зимы рукой подать. А все торопливость, непродуманность: новое не успеваем создать, а старое уже рушим… Поневоле запьешь.

С трудом отрешившись от дня сегодняшнего, Василий Константинович принялся перебирать в памяти свою жизнь. Что ж, прожил он ее весело, жалеть не о чем. И жена у него молодая, ребенок почти еще, хотя родила двоих. С женой ему повезло: на старости лет услада и утеха. И пахнет от нее свежим сеном и молоком. Не то что от предыдущих двух. Впрочем, и тех корить не за что: все, что могли, дали, троих родили, итого, получается, пятеро, да двое приемных… Пойдут внуки — утешение старости…

Вот только дадут ли дожить до старости?

На место, указанное в приказе командира дивизии, полк Лиховидова прибыл только к полуночи. Местом оказалось два сарая для сушки рыбы. В эти сараи едва поместились медсанчасть и штаб полка. Ставили палатки, разводили костры. По-прежнему дождило. Все устали смертельно, едва передвигали ноги. В палатках так же мокро, как и снаружи. Донимают комары и гнус.

Батальоны расположили в линию. Батальон Матова остановили на опушке леса. В темноте чернели деревья, тревожно шумели под ветром листвой. Лес казался абсолютно непроницаемой стеной. Но Матов знал, что таких лесов не бывает. Не исключено, что в этой черноте затаился враг.

На совещании с командирами рот решили от каждой роты выделить по отделению наиболее опытных бойцов, чтобы те проникли в эту черную стену хотя бы метров на триста-пятьсот. Матов сам проинструктировал командиров отделений, как им передвигаться в кромешной темноте, какие сигналы использовать для того или иного случая. По всему батальону было собрано с десяток фонарей «летучая мышь» и отданы в эти отделения. Пулеметную роту, хотя и неполного состава, рассредоточили вдоль опушки. Разведотделение выслали вперед с задачей пройти не менее километра по дороге и выяснить, нет ли поблизости противника. Туда же был отправлен боевой дозор во главе с сержантом, помощником командира взвода.

Когда Матов отправлял отделения, выяснилось, что никто из бойцов не пользовался боевыми гранатами — все больше учебными. А в лесу граната — первейшее дело. Пришлось инструктировать, но опять до практического применения дело не дошло: в условиях боевой обстановки, когда нервы у всех натянуты, учебные взрывы могут вызвать что угодно — вплоть до паники.