Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Комиссары госбезопасности помялись немного, поглядывая на Николая Ивановича, и Фриновский вдруг рявкнул басом:

— А что! Очень даже здорово!

Николай Иванович снял трубку телефона, вызвал три дежурных автомобиля. К подъезду.

В Кремле, действительно, народу — прорва. Все насельники его пригласили к себе гостей, полно молодежи, визг, хохот, санки, шампанское, шашлыки. Члены Цэка, наркомы, их заместители и прочий значительный и не очень люд, все друг другу знакомые, часто связанные родственными или семейными узами, никаких чинов, никаких званий!

Николай Иванович тоже связан через жену и с теми, и с другими — свой человек в доску! Однако вскоре он потерялся в этой кутерьме, не «Железный Нарком», а так — ни с чем пирожок. Его толкали, валили в снег, обнимали, с ним пили на брудершафт черт знает кто, лезли целоваться, так что на миг показалось, что это во сне, что он все тот же Колька Ежов, которого из милости поят и кормят, а чуть что — так и взашей.

Где-то рядом из общего гама, визга и хохота выпростался восторженный визг и хохот Соломоновны, ей вторил дребезжащий тенорок Бабеля — и тут же слились с хором других голосов, визга и смеха, но отыскать их в этой кутерьме не было никакой возможности. И черт с ними, пусть их себе!

Николай Иванович выбрался из кучи тел и сугробов снега, отряхнул кожаное пальто на меху без знаков различия, натянул на уши меховую шапку, стал подниматься к Верхнему Кремлю, скользя гладкими подошвами сапог по хрусткому снегу, несколько раз упал, больно ударился коленкой, разозлился: он, Железный Нарком, а с ним такое, какие-то мелкие сошки, мразь, каэришки и вранаришки, бюрократическая сволочь, могут и нож в спину, и отравить, и что угодно — глупо, глупо, глупо! Они не знают, не чуют, что это их последние деньки, много — недельки, шабашничают, юродствуют… Ну, он им ужо-о!..

Остановился на мгновение, огляделся: душа просила выхода нахлынувшей злости, просила разрядки, нового утверждения в своей особости, нарушенной этой вакханалией. Вспомнил: Ягода написал ему слезное письмо, умолял о встрече, соблазнял откровенным разговором, обещал открыть глаза и что-то там еще.

Да, именно там, куда его поставил Сталин, он, Колька Ежов, сбросит с себя растворяющую и утверждающую в массе свою незначительность, самоутвердится в своей исключительности, обретет душевное равновесие.

Николай Иванович нашел свою машину, растолкал шофера, дремлющего на баранке, коротко бросил:

— На Лубянку.

Бывший нарком внудел Генрих Григорьевич Ягода почти год сидел в одиночке, но ему казалось, что сидение его тянется бесконечно и никогда не кончится. Его не били и почти не подвергали истязаниям вроде бессонницы. В этом не было ни малейшей нужды: все, что от него требовалось, он признал сразу же и сразу же подписывал бумаги, какие ему только ни подсовывали. Троцкист? Согласен, стал троцкистом еще в семнадцатом году. Убил Дзержинского, Горького, Кирова, Менжинского? Не сам, не сам, но способствовал. Замышлял убить Ленина-Сталина и других вождей революции? Замышлял, потому что убивать нравилось и сам хотел стать первым вождем, чтобы отдать Россию на разграбление мирового капитала. Был японско-германско-польским шпионом? Естественно, да и как же не быть, если за шпионаж платят большие деньги? Возглавлял заговор против советской власти? Возглавлял, потому что в социализм-коммунизм никогда не верил, а лишь выдавал себя за верящего, зато уничтожал всех, кто действительно верил. Вел аморальный, недостойный члена ВКП(б) образ жизни? Ну, вел, а куда денешься, если морально разложился и потерял человеческий облик…

И много еще чего приписали бывшему наркому его же бывшие подчиненные Агранов и Миронов, которые теперь, ходят слухи, и сами сидят по соседству.

Знает Генрих Григорьевич бывшее свое ведомство досконально, знает Сталина, знает, что если Сталин решил уничтожить человека, то не остановится ни перед чем — и ведомство эту его решимость призвано реализовать практически, выполнит и перевыполнит, так что сопротивляться и юлить не имеет смысла. Знал Ягода, почему сам сидит в одиночке и почему сидят рядом его бывшие соратники. Однажды Сталин — было это года два тому назад — ткнул пальцем в какую-то книгу, лежащую на его столе, и заговорил доверительным тоном:

— А вы знаете, почему Александр Македонский перебил своих соратников, с которыми завоевал полмира?

За столом сидели Ворошилов, Калинин, Каганович и другие — практически все Политбюро в полном составе, но никто не решился ответить на заданный вопрос, и не только потому, что не знали (кто-то, может быть, и знал), а потому, что Сталин не для того этот вопрос задал, чтобы услышать на него ответ, а чтобы самому же и ответить.

— Так вот, — вновь заговорил Сталин тихим раздумчивым голосом, внимательно поглядывая на безмолвных товарищей. — Перебил он их потому, что они слишком уверовали в свою исключительность, перестали объективно оценивать действительность, обросли подхалимами, шептунами, им захотелось спокойствия и тихой, сладкой жизни. Они изжили себя в качестве его соратников, они предали идею, которая вела их в битвы и помогала одерживать победы. Они стали не только обузой, но чрезвычайно вредной и опасной обузой для того государства, которое создал Александр Македонский… — Замолчал, прошелся вдоль стола, остановился над ним, над Ягодой, продолжил с усмешкой: — То же самое случилось с окружением Петра Первого и Наполеона. Я надеюсь, что с вами этого не случится.

Ворошилов первым высказал свое возмущение:

— Коба, как ты можешь сравнивать нас с какими-то там этими… как их?.. И потом, это когда было! Средние века и прочее! И никакой, это самое, марксистской теории! Тогда даже пролетариата не было в помине. Сам же говорил…

— Мы все, товарищ Сталин, готовы идти за тобой до самой полной победы коммунизма! — вскрикнул Хрущев, взмахнув кулаком. — Никто из нас даже и не мечтает о покое и, как говорил Горький, никто из нас не собирается прятаться в ущелье, как тот пингвин, который…

Сталин расхохотался. За ним все остальные: не Хрущеву бы поминать горьковского пингвина, прячущего «тело жирное в утесах»: за неполных три года, в течение которых Никита Хрущев возглавляет Москву и область, он раздобрел и округлился.

Однако смех смехом, да только Сталин, судя по всему, уже тогда, если не раньше, задумался над тем, что ему делать с ожиревшими пингвинами. И все это поняли. Но каждый по-своему.

Время заключения шло, а Генриха Григорьевича все держали зачем-то на Лубянке, кормили, поили, раз в десять дней водили в тюремную баню, не то чтобы там парная с березовым веником, а горячий душ имеется — и на том спасибо, и не вызывали на допросы. Знал он, что арестованы его жена, братья, ближние и дальние родственники как по линии покойного первого Председателя ВЦИКа Якова Свердлова, которому он приходился троюродным братом да, к тому же, был женат на его племяннице, так и по линии самого Генриха Григорьевича.