Владимир Дарда - Его любовь

Хозяйка внесла зажженную свечу, воткнутую в горлышко бутылки из-под уксуса. Поставила на стол, осторожно прикрывая ладонью слабый огонек.

А учитель тем временем принялся что-то искать в ящиках письменного стола. Перебирал какие-то бумаги, и Микола, приглядевшись, заметил: из старых ученических тетрадей он отбирает менее исписанные.

Отобрав три-четыре таких тетради, он положил их аккуратно на край стола. Подвинул поближе к себе «непроливайку» — белую ученическую чернильницу с узким отверстием. Взяв ручку, тоже самую обыкновенную, школьную, и наклонившись к свече, осмотрел перо, подергал кончик пальцами.

— Скажите, пожалуйста, — спросил Микола, — а не могут сюда нагрянуть? Часовой, например?

— Не думаю. Это фронтовая часть, танкисты. Снабжение хорошее, ведут себя заносчиво. Для них мы — туземцы. По крайней мере, ни разу еще не наведывались. И с улицы никто из полицейских не сунется: ведь во дворе часовой-немец. Словом, как говорится: «Нет худа без добра». А для связи со своими у меня бывает только один полицай, твой завтрашний попутчик.

— Не о себе беспокоюсь, о вас, о квартире.

— Все предусмотрено, насколько возможно сейчас что-либо предусмотреть.

Затрепетал огонек свечи, как бы напоминая о себе, и прозрачная стеариновая капля покатилась вниз, коснулась холодного стекла и сразу застыла, как слезинка. Учитель озабоченно посмотрел на свечу: наверно, прикидывал, хватит ли ее для долгой беседы. Поднялся, вышел.

При тусклом освещении все в комнате выглядело необычным. Только теперь Микола заметил, что окно затемнено не просто плотной бумагой, а школьной картой земных полушарий. Но сейчас висела она не так, как обычно, а вертикально, и такое неестественное расположение полушарий как бы символизировало, что сделала с нашей планетой война. И еще показалось ему: будто кто-то пристально наблюдает за ним, из глубины тревожных сумерек всматривается в хилый огонек, в застывшую, как слеза, стеариновую каплю, в глупо перевернутые полушария земли. Шевченко! Да ведь портрет поэта всегда висел на этом месте!

Портрет Кобзаря и теперь, в ужасную пору вражеской оккупации, оставался на своем месте, вселяя веру, что все будет хорошо, так, как и должно быть у людей.

Возвратился со свечой учитель, заметив завороженный взгляд Миколы, улыбнулся:

— Вот-вот, и Тарас будет свидетелем. С его благословения и начнем.

— Что?

— Запись.

Микола напряженно потер лоб.

— А может быть, лучше я расскажу все, что смогу припомнить, а вы потом сами запишете?

— Э, нет, — решительно возразил учитель. — Ты расскажешь, а я что-нибудь забуду или перепутаю. Это должен быть документ. Подробный, точный, с цифрами, датами, фамилиями. И подписан он должен быть очевидцем. Записи эти я передам в партизанский отряд, а оттуда переправят их в Москву, в штаб партизанского движения. Сделаем несколько копий. Мало ли что может случиться с тобой или со мной. А документ этот должен стать известен всем и сохранен для истории! Понятно?

— Но с чего же начать?

— Давай-ка вот так, — посоветовал учитель. — Считай, что ты пишешь обычное домашнее сочинение по литературе. Помнишь, было такое, скажем, на тему «Кем быть»?

— Помню, — ответил Микола. — Я тогда писал, что мечтаю быть красноармейцем.

— Красноармейцем? Это хорошо. А другие ребята мечтали стать летчиками, инженерами, учеными. Но никто не мечтал стать предателем. А вот выдал же кто-то ваше подполье в Боровом. И этот подлец тоже ведь писал домашнюю работу «Кем быть».

— Я знаю, кто предал, — сказал Микола. — Предал Самийло!

— Самийло? — переспросил учитель, и в голосе его прозвучала гнетущая тревога. — Постой-постой, так он же и сейчас в отряде…

— Он предал! — еще решительней подтвердил Микола и коротко пересказал все, что узнал в лагере от Федора.

Учитель разволновался. Даже очки снял, как будто они мешали ему увидеть что-то чрезвычайно важное. Без очков он казался совсем другим, каким-то слабым, беспомощным и по-детски наивным.

— Ты смотри, — произнес он озадаченно. — Самийло! А ведь таким активным был в школе. Стенгазету выпускал, спортом занимался.

Придя наконец в себя, учитель сказал:

— Пока — молчок! Чтобы не спугнуть зверя. Я сообщу сам… — И, помолчав немного, напомнил настойчиво: — Так мы, значит, составляем документ: «Чудовищные преступления фашистских варваров в Бабьем яре под Киевом».

…Они сидели друг против друга — старый учитель в темных очках и его бывший ученик, вчерашний смертник, а сейчас — обвинитель фашизма.

Внимательно смотрел на них великий поэт.

Потрескивал фитилек, вздрагивал желтый огонек, и скатывались, бежали вниз бледно-мутные стеариновые капли, как горючие слезы, и мгновенно застывали, твердели, словно намеревались остаться навсегда…

Утром, как и обещал учитель, подкатила к крыльцу старенькая скрипучая подвода. И ездовой-полицай отвез Миколу на конспиративную квартиру, откуда связной Коля-маленький препроводил его в партизанский отряд.

Самийло вовремя арестовали.

После сурового допроса и короткого партизанского суда предателя расстреляли в болоте, чтобы потом не закапывать труп. Пусть догнивает в трясине.

За комендантом Захарием Микола отправился сам. Ночью. Захарий выпрыгнул в окно и побежал, петляя, вдоль пруда. Потом незаметно бросился в воду, спрятался в камышах. Микола выстрелил несколько раз, и Захарий не выдержал, вылез, подняв вверх закоченевшие руки:

— Не убивай меня, Коля!

— А тебя убить мало! — с омерзением ответил Микола…

Артем сдержал слово — пришел в отряд. Тепло одетый, поправившийся. Казалось, даже ростом стал выше. В глаза смотрел прямо. Напрашивался на самые опасные операции и погиб, взрывая мост через реку Ирпень.

В Киеве, в Бабьем яре, на месте массовых расстрелов возведен монумент.

Человеческие фигуры, как языки гигантского пламени, поднимаются в небо. Мужественный юноша, сам упав на колено, поддерживает товарища над пропастью; растерзанная девушка закрывает от ужаса глаза руками; молодая мать скрученными колючей проволокой руками вздымает младенца, которому суждено умереть, к солнцу.

У памятника в почетном карауле стоят пионеры.

Мимо монумента медленно, в скорбном молчании, с непокрытыми головами проходят люди.

Часто приходит сюда и высокий седой человек — Микола Наумович Панасик. Тот самый Микола, который побывал в фашистском аду и возвратился оттуда, чтобы жить, бороться, обвинять.

На Нюрнбергском процессе приводились показания и партизана-подпольщика с Украины, очевидца диких зверств немецких фашистов в Бабьем яре. Те, что записал старый учитель.

Как-то друзья попросили Панасика:

— Покажи нам, Микола, дорогу, по которой бежал.