Владимир Дарда - Его любовь

Сидела Надийка одинокая и поникшая, уставившись в так и не законченное равенство, вырезанное на спинке скамьи… Нет, не «сын» здесь нужно дописать и не «любовь», а «измена».

Понимала, что Михаил не придет, а все-таки ждала. Никак не могла себе представить, как будет жить без него — и она, и то, другое, существо, появления которого ожидала, теперь с не меньшим трепетом.

Действительно, как жить дальше, как смотреть людям в глаза, верить им? Столько у нее друзей, родных, близких, а вот всего один человек ушел, один-единственный, и — вокруг пустота, будто никогда и не было никого на всем белом свете.

Что же ей теперь остается?

Бегать следом, унижаться, как Юрко перед нею?

Нет, не станет она этого делать: любовь на коленях — не любовь.

И все-таки пошла к конторе еще раз. Знакомой машины не заметила. Сказали ей — в гараже, на профилактике. Пошла туда, попросила вызвать Михаила, но ей передали, что он очень занят — срочный ремонт — и выйти не сможет. Точно так же, как она ответила через санитарку Юрку: «Операция… занята…»

Больше никаких пояснений не требовалось: Михаил избегает ее, видеть ее не хочет.

Возвращаясь в больницу, бездумно свернула к знакомой скамье. И снова бросились в глаза две вырезанные буквы.

Нагнулась, схватила горсть земли и принялась торопливо замазывать эти буквы, хотя это было бессмысленно. И вспомнилось, как внезапно тогда помрачнел Михаил, как размеренно, механически складывал нож.

Над дверью будочки электриков, под самой крышей, свила гнездо ласточка, и Юрко часто засматривался на доверчиво высовывавшихся оттуда птенцов.

Так вот, задрав голову, стоял он однажды, наблюдая за ними, и услышал:

— Ты смотри, опять Михаил на своей тарахтелке! — крикнул кто-то из ребят.

Юрко вздрогнул.

— С ним другая уже!

— Опять в лес, в Дедову балку.

— Куда же еще! Место проверенное.

— Вот сатана! Меняет, как перчатки.

Что ж это получается? Может быть, это не Михаил? Нет, он. Его квадратные плечи, грудь колесом, длинные руки и черная шевелюра. Михаил, он и есть. Да вот сзади-то не Надийка, а другая!

Мотоцикл взвихрил пыль и потонул в ней, словно торопился поскорее спрятаться от людей.

Юрко пытался сообразить, что же произошло?

Михаил поехал в лес с другой конечно же только для того, чтобы досадить Надийке, раззадорить ее. Не иначе.

Значит, сейчас ей особенно нужны теплые слова, сердечное сочувствие.

И, забыв обо всем на свете и даже не поставив на место чемоданчик с инструментами, Юрко бегом помчался к Надийке.

Вот и колодец, вокруг которого бродил он в тот злосчастный вечер, когда подрался с Михаилом. А вот и ворота с калиткой. К ней всегда приближался Юрко с необъяснимым трепетом и, как ни уговаривал себя не волноваться, ничего не мог с собой поделать и обязательно останавливался, чтобы перевести дух.

Надийки дома не было, была только ее мать.

По тому, как она посмотрела на него, как поздоровалась — словно нехотя, после долгого молчания — и сразу же снова отвернулась к печке, Юрко догадался, что действительно произошло что-то серьезное. Раньше ведь мать Надийки встречала его приветливо и радостно, как всякая мать встречает парня, который ей нравится больше, чем избранник дочери. Всегда долго разговаривала с ним, жаловалась ему на Надийку, которая-де не считается с ее мнением, хотя к советам материнским прислушаться никогда не мешает, ведь то, чего дети не понимают, матери чувствуют сердцем. Говорила — с первого взгляда не понравился ей Михаил. А он, Юрко, ей по душе — о таком смирном и совестливом зяте только и мечтает.

Вздохнула женщина и сказала:

— Ох, чуяло, чуяло сердце, что так будет, так оно и вышло…

— Как?

— Бросил ее Михаил. И уехала она из дому…

— Куда? — вырвалось у Юрка.

Мать заплакала. А когда успокоилась, так на его вопрос и не ответила. О Михаиле говорила. Болтает он, что жениться ни на ком не собирается, а в том, что девчата сами к нему льнут, не его вина. И верно, липнут, липнут к нему, будь он неладен. И что только в нем находят? Видели — опять какую-то дуру в лес на своей тарахтелке возил. Соседка мне говорит — сходи-ка ты в милицию, пускай у него мотоциклетку отберут, а не то всех девчат в селе перепортит. А не отберут, так я, говорит, сама ему, бугаю окаянному, колеса шилом проткну, ведь и у меня дочка — хоть и без паспорта пока, а красивая.

— Да разве пойду я в милицию, — сокрушалась мать, — и перед людьми стыдно, да и Надийка наказывала: «Не смейте позориться! Не маленькая я, сама за свои поступки отвечать буду». Одним словом, нашла коса на камень. Что же мне, матери, делать теперь? Была доченька — и нету. Уехала, вернется ли когда назад? Успокаивала меня — мол, не первая еду, многие уезжают, всем на земле места хватит.

— Так куда же уехала? — в нетерпении повторил свой вопрос Юрко.

— Ой, не знаю, сы́нку, не ведаю… — И, словно почувствовав недоверие, добавила: — А если б и знала, то не могла бы сказать. Надийка наказала — никому ни слова.

Юрко понял, что мать знает, куда поехала дочь, и от этого стало легче на сердце. Если она знает, то и он сможет узнать. Каким образом, не представлял пока, но он разыщет Надийку хоть на краю света.

Побежал в больницу — опять ноги сами собой понесли. На работе скажут более определенно.

В коридоре увидел ту же санитарку, у которой в прошлый раз допытывался о Надийке. Тогда она вроде бы сочувственно отнеслась к нему. И теперь он обрадовался, будто родственницу близкую встретил, бросился к ней, но она огрызнулась так сердито, что Юрко растерялся:

— Не приведи господь с такими проходимцами связываться! Свели девку с ума, лишили больницу такой золотой работницы, а теперь еще шатаются тут, допытываются — где да что? От таких вот света белого не взвидишь и сбежишь за тридевять земель!

— Вы, пожалуйста, не сваливайте с больной головы на здоровую, — не стерпел Юрко. — На один аршин всех не меряйте.

— Все вы одним миром мазаны, — не унималась санитарка. — Пока не доверишься — на руках носите, а поверишь — и все. Я в молодости тоже вот так поверила и на всю жизнь поплатилась. Да разве найдется на свете такая, чтоб не лила из-за вашего брата горьких слез?

— Не знаю… — присмирел Юрко.

— Да откуда тебе знать? — еще яростней наседала на него женщина, будто и впрямь Юрко был виноват. — Вам только бы своего добиться, а там хоть трава не расти. Знаю я таких! Метлой вас надо, метлой! — И она угрожающе подняла веник.

Юрко понял, что санитарке ничего не стоит от слов перейти к действию, и потому счел за лучшее подобру-поздорову ретироваться, тем более что вокруг начали уже собираться люди и, толком не зная, в чем дело, дружно поддерживали санитарку, гневно осуждая незнакомого парня, который натворил что-то да еще пытается оправдываться.