Владимир Дарда - Его любовь

Юрко ловил себя на том, как подсознательно то и дело возвращается к унизительному и обидному прошлому, связанному с Михаилом. Успокаивал себя надеждой, что это пройдет сразу, как только начнут жить с Надийкой. И забудется навсегда.

Старался думать о ребенке, о такси, на котором повезет его и Надийку домой, об отдельной комнате в вагончике.

Однажды, в который раз читая список, вздрогнул — в списке стояла фамилия Надийки. Имя другое, а фамилия ее. И родила дочку, четыре килограмма. Как он и надеялся. Не нарочно ли скрыла свое имя? Но нет, оказалось не она, а однофамилица.

Случай как бы приблизил к ожидаемому. Теперь подходил к списку с трепетом, как настоящий молодой отец, с нетерпением и тревогой ожидающий своего первенца.

Но вот наконец дождался… Сошлись и фамилия, и имя матери, а вот ребенок… Мальчик, и вес самый заурядный.

Час спустя он примчался с огромным букетом цветов. Прихватил с собой тоже не маленький, полосатый херсонский арбуз. Толком не знал, что нужно роженице. А арбуз всем полезен.

Приняли — и арбуз, и цветы, пошутили — такого арбуза хватит на всю палату.

— А записку? От кого? — напомнила миловидная санитарка.

«Фу-ты!» — удивился сам себе, вылетело из головы. Конечно же нужно поздравить, хотя Надийка и без письма догадается, что это он. Не примчится же сюда Михаил на мотоцикле. Вот, опять Михаил лезет в душу, будь он неладен. Время ли думать сейчас о нем!

Вырвал из записной книжки листок, достал ручку, пристроился на подоконнике — к столу не пробьешься. Написал: «Надеждушка, поправляйся. Напиши, когда вас забрать». Хотел подписаться, но передумал: «Надеждушка» — этим все сказано, ведь никто, кроме него, не называл ее так.

Отдал записку и стал ждать ответа. Сам того не замечая, то выходил из вестибюля во двор — подышать свежим воздухом, успокоиться, то возвращался назад — и снова слушал, не вникая, монотонные разговоры таких же посетителей, как он.

Что-то долго не отвечает Надийка. Уж не случилось ли чего.

В душе росло предчувствие чего-то недоброго. Нет-нет, все будет хорошо, ведь когда ехал сюда, в автобусе кондукторша дала счастливый билет — сумма начальных и конечных цифр совпадала. Не так уж часто попадаются такие билеты, а вот сегодня именно ему достался. Билет он не выбросил, бережно положил в карман, и теперь, в который раз, рассматривал его, снова и снова убеждаясь, что он на самом деле счастливый.

А ответа все не было.

Он снова вышел на крыльцо, возвратился, потом опять.

Ага, окликнули. Санитарка с укором посмотрела на него:

— Третий раз зову! Где вы только бродите?

— Я здесь, я все время здесь, — забормотал Юрко, но санитарка ушла.

Схватил письмо и… застыл от удивления. Это была его собственная записка. Неужели не захотела даже взять ее и прочитать? Не ответила. Зачем же возвратила назад? Или у нее нет сил ни прочитать, ни написать что-нибудь — так ей сейчас плохо, так она слаба? Почему же тогда эта санитарка по-человечески не сказала, не объяснила?

Дрожащими пальцами вертел измятый листик, как вдруг увидел в уголке: «Спасибо. Поговорим потом. Надежда».

Как же это он сразу не заметил? Наверно, у Надийки не было под рукой чистой бумаги, вот и написала на его записке.

Сердце забилось радостно и легко.

Если ответила, значит, он заберет их к себе. Иначе — для чего добивался отдельной комнаты! Не может же он перед людьми, перед рабочим комитетом оказаться лгуном!

Он и раньше не переставал думать о Надийке, а теперь он не думал ни о чем другом. Она снилась по ночам и днем все время словно была рядом с ним — где бы ни был, что бы ни делал.

Много раз перечитывал ее слова. «Поговорим потом». Скорее бы!

«Потом» наступило через несколько дней.

Он пришел в больницу, и Надийка, стоя у окна, объяснила жестами — иди, мол, в скверик во дворе, я тоже сейчас туда выйду.

Они сели, на скамейку, стоявшую в тени-деревьев.

Надийка — в выцветшем больничном халате из голубой байки, без пуговиц, без пояска — завернулась в него, как заворачиваются после купания в банную простыню. Она выглядела непривычно бледной, худенькой, прямо-таки прозрачной. Такой он никогда еще ее не видел. Но все равно была она красивее всех. И еще заметил Юрко — она удивительно спокойна. Такой Юрко тоже никогда ее не знал. Словно перед ним не Надийка, а какая-то другая, незнакомая девушка, одинокая, кроткая, и от этого почему-то еще более близкая и родная.

Она рассказала о соседках по палате, потом о сыне. Назвала его Петром — в честь своего отца. Благодарила за арбуз, который принес Юрко, большущий и очень сочный. Где только такой достал!

Говорила про то, как соскучилась по девчатам со стройки, и о том, что очень хочется маму повидать, и о многом еще. И все тихо, спокойно, ровным голосом — о важном и неважном. А вот то, о чем они должны были бы говорить прежде всего, упорно обходила молчанием.

Юрко догадался: она нарочно уводит в сторону. Значит, он должен начать.

— Надийка, так когда забирать в а с? — специально выделил слово «вас», чтобы не ходить вокруг да около и чтобы она поняла все сразу. Пусть поймет, что он так решил давно и окончательно, что иных путей нет ни для него, ни для нее — только так, раз и навсегда!

— А ты хорошо подумал? — спросила она, помолчав немного, так же тихо и спокойно, как до этого говорила обо всем другом.

— Не только подумал, но и решил, — ответил он.

— Но ты не спросил моего согласия.

— Вот и спрашиваю.

Она улыбнулась.

— А если не соглашусь?

— Но почему же?

— Да хотя бы потому, что у меня — ненавистное тебе прошлое. Ты его мне никогда не простишь.

— Надийка, с чего ты это взяла?

— В жизни так часто случается.

— Не в жизни, нет, — горячо возразил Юрко, — это так только в книгах, которых ты начиталась.

— Нет, в книгах проще, чем в жизни. Ты не хочешь замечать сложностей. Ты придумал, тебе так хочется. А потом всю жизнь будешь считать, что пожалел меня, бедную, что у меня, мол, другого выхода не было.

— Ты так говоришь, как будто совсем меня не знаешь.

— Ты думаешь больше о себе, чем о моей судьбе. Вроде бы услугу мне оказываешь, бросаешь веревку, чтоб не утонула, а на деле хочешь обязательно сделать по-своему.

— Не по-моему, а по-нашему.

— Опять ты расписываешься за меня.

— Да нет же! Ну, скажи, а как хочешь ты? Как угодно, только не так, как я? Обозлилась на всех мужчин, а заодно и на меня.. Конечно, я тоже хожу в брюках и бреюсь. Но…

— Ты понимаешь, Юрко, что-то не дает мне покоя, что-то настойчиво сдерживает, предупреждает — не торопись, не лезь из огня да в полымя. Ведь никто не забывает прошлого.

— Все забыто, все! — горячо воскликнул Юрко.

— Ой ли? — недоверчиво покачала головой Надийка. — Есть вещи, которые не забываются.