Владимир Дарда - Его любовь

Узнав, что родилась дочурка и малышку нарекли в ее честь, бабушка сразу согласилась приехать. И соскучилась по сыну, давно хотела посмотреть, как живет он с Надийкой, и очень уж горестно стало одной в опустевшем доме. Да и заботиться о детях, чувствовать, что и ты им нужна, тоже ведь необходимо.

Но вот приехала, посмотрела, и все ей совсем не понравилось. Вместо хаты — вагон, его ведь в любое время могут забрать и увезти на край света. И комнатки в этом вагоне тесные — негде и повернуться. А рядом — ни сада, ни палисадничка, и повсюду люди, люди, как муравьи. Никто тебя не знает, никто не здоровается.

Но больше всего поражало — приехала жить в семью, а вроде тоскливее стало, чем там, одинокой, но в своей хате. Там все было родным, привычным. Там и с горшком поговорить можно, и к цветку во дворе, и к ягоде любой обратиться. И куры с гусями понимали тебя лучше, чем здесь дети, которые постоянно заняты чем-то своим — не подступишься…

Не выдержала старушка — всплакнула как-то вечером. Юрко спросил, — может, Надийка чем попрекнула?

— Да нет, сыночек, — вздохнула мать. — Никто меня не обидел. Только сил нет моих жить у вас. Отец к себе кличет. Не может он там один, без меня. Поеду-ка я назад. И ты, сынок, домой бы возвращался. Здесь тесно у вас, а там хата — хоть на коне скачи. Кругом люди свои, ждут и зовут вас, а здесь затерялись вы, как былиночки в поле.

Юрко и Надийка стали уговаривать ее остаться. Дескать, и им без нее хуже будет, и ей без них тоже. Да и люди могут сказать, мол, прогнал сын свою мать, не захотел у себя оставить. Неужто у них так плохо? Они на работе целый день, внук — в садике, только с внучкой понянчиться, сварить кое-что да прибрать малость.

— И телевизора у вас нету, — напомнил Петя, — где вы мультики смотреть будете?

Старушка улыбнулась сквозь слезы.

— А и правда, нету, — ответила. — Зато у меня, родненький, черешенка есть у калитки. Как зацветет весной, сердце враз оживает. И тутовник на краю огорода — со всей улицы ребятишки сбегаются, я их не прогоняю. И ласточкино гнездышко над крыльцом.

— Гнездышко? — загорелись глазенки у мальчика. — Я как приеду — разорю его.

— Да бог с тобой! — всплеснула руками бабушка. — Разве можно гнезда ласточек трогать? Да тебя всего веснушками за это обсыплет.

Уговаривали, уговаривали — и все напрасно. На другой день — как раз воскресенье было — собрала мать свои нехитрые пожитки и уехала, Юрко проводил мать до станции, посадил в вагон.

— Возвращайся, сыночек, домой, — прослезившись, сказала она на прощанье. — Отец не для себя ведь старался. А ты вот уехал. Ну ладно, если бы лучшее нашел, так нет же. Да и разве найдешь где землю лучше отцовской. Чует мое сердце: когда помру, все равно к родному дому воротишься. А мне так хочется вместе с вами еще пожить.

— Хорошо, я подумаю, мама.

Как быть дальше, подсказала сама жизнь.

Строительство завершилось.

Большинство рабочих перевели на новые объекты — закладывалась еще более мощная гидростанция где-то в Сибири.

Предложили и Юрку с Надийкой ехать — мол, временный городок из вагончиков будут сносить, а квартиру придется ждать долго. Хотя новые дома росли быстро, как грибы после дождя, но и очередь была на несколько лет.

Ехать куда-то на новое строительство, к тому же с детворой, начинать все сначала Юрко отказался — не цыганского он нрава. Вот тогда и вспомнились слова матери об отчем пороге.

С удивлением чувствовал, как тянет домой, к родной хате, к знакомым людям.

Когда-то читал много хороших стихов о любви к тропинкам детства, пахнущим студеной росой, о любви к саду, где впервые увидел, как цветут деревья, и сорвал яблоко, к лугу, где бегал босиком, к забору, о который разорвал штаны…

Слышал и о тоске по родине, которую испытывают люди, живущие на чужбине.

Но все это были для него тогда отвлеченные понятия.

Потому что никто не может такое объяснить — это нужно прочувствовать и пережить самому.

И Юрко прочувствовал. И решил вернуться в родное село.

Надийка не перечила ему, даже почему-то обрадовалась, хотя жизнь в одном месте с Михаилом не сулила ей ничего хорошего. Так или иначе придется встречаться с ним. И, хотя прошло много лет и о возврате к прошлому не может быть и речи, она все же побаивалась этих встреч. И не из-за себя — нет, не повторит она такой глупости, как тогда, в автобусе. Но Юрко, Юрко — разве кто-нибудь знает, как он будет себя вести, не начнет ли при встрече с Михаилом снова делать из мухи слона и повторять свои нелепые упреки, от которых она успела немного отдохнуть.

С другой стороны, возможно, и на самом деле в селе будет лучше. Так зачем же ехать неведомо куда, терпеть лишения, может быть, опять жить в каком-нибудь вагончике, имея добротный собственный дом? Зачем таскать детей то к одной, то к другой матери, а самой и не видеть, как они растут, если можно жить всем вместе?

Не стала Надийка перечить, и они переехали в село.

Как только вошли в просторный, с застекленной верандой, тихий дом, мать сразу заплакала — то ли от радости, то ли от горьких воспоминаний. Вытерла слезы, сказала:

— Надо, сынок, проведать нашего отца. Он все беспокоится о тебе.

Юрко промолчал, хотя ему показалось странным, что мать говорит об отце, как о живом.

И они с Надийкой отправились на кладбище.

Потом устраивались и располагались в просторных, светлых, с цветастыми обоями комнатах и почувствовали, насколько здесь лучше и удобнее. Самим себе удивлялись, почему так долго не могли этого понять и несколько лет ютились в тесном вагончике.

Надийка снова пошла работать в ту же больницу, где когда-то была медсестрой, и Юрко, как и прежде, с электромонтерским чемоданчиком стал появляться на улицах.

Спокойно шагал по знакомым маршрутам, все с ним радушно здоровались, даже те, кого раньше не знал или не мог вспомнить. Заходил в хаты, где его встречали так, словно расстались с ним только вчера.

Мурлыкая под нос веселую песенку, он ловко налаживал радиоприемник или телевизор, чинил электрочайник, и люди, видя, как он старается, стремились его отблагодарить. Но Юрко наотрез отказывался что-либо брать: «Да вы что! Да я больше к вам никогда не приду!» Тогда хозяева рассказывали, что его предшественник, называвший себя мастером, сразу заламывал высокую цену, и если кто не соглашался, он отказывался помочь. А потом, бывало, его не дозовешься. Поэтому все и давали, сколько ни запросит.

Юрко смущенно улыбался:

— Так то мастер, а я ваш сосед.

— Какой он, к черту, мастер! Про таких говорят! «Изображение исчезло, так он и звук заодно уберет». Вот ты у нас — мастер!

Все шло вроде бы нормально, но то, чего больше всего опасалась Надийка, все-таки произошло.