Владимир Дарда - Его любовь

Всхлипывала соседка баба Хлибчиха, рыдала безвременно состарившаяся Катерина, даже старший брат Микита, всегда мрачный и молчаливый, не удержался, вытер с небритой щеки тяжелым, как у молотобойца, кулаком непрошеную слезу.

Осип был самым веселым, а может, успел уже чарочку выпить из заготовленных к крестинам запасов.

— Чего завели, как на похоронах! — выкрикнул он. — Самый дорогой гость явился. Радоваться надо! Петь, а то и гопака дать такого, чтобы земля закачалась! А вы…

— И то правда! — согласилась баба Хлибчиха, которая тоже больше любила шутить, чем всхлипывать. — Пущай враги наши плачут! А мы будем пить и бога хвалить и мамашу нашу, что пить научила не одну простоквашу!

В садике в тени старой, еще дедом Иваном посаженной, развесистой груши разостлали на зеленой траве широкое рядно, вынесли туда закуски и выпивку — как ни туго жилось, а для такого гостя кое-что нашлось.

А когда подняли первую рюмку, да как затянули потом дружно песню громкую про голытьбу, что бить богатеев задумала, позабыли все, что Тарас сидит среди них, как барин, одетый. Что одежда! Одежда — пустое. Лишь бы сердце оставалось верным братьям своим, землякам и народу.

На крестинах у брата Осипа должен был Тарас быть кумом, а кумой хотели взять Федосью, дочь кирилловского батюшки Кошица. Тарас мальчонкой батрачил у попа и еще тогда знал ее девочкой. Теперь она стала красивой, чернобровой и румяной. И куда от правды денешься, увидев Тараса, такого молодого и неженатого, к тому же свободного художника Санкт-Петербургской Академии (так ей о госте сказал отец), вознамерилась его очаровать.

А что, если и на самом деле вспомнит Тарас их прежнюю, еще детскую дружбу, заметит карие, с лукавинкой глаза, пышный девичий стан да и влюбится?

«И стану я, дай-то бог, женой известного художника, — тайно прикидывала девушка, — и все соседские барышни, что сейчас задирают нос, будут со мной говорить совсем по-другому, с завистью и почтительностью».

Однако куму на куме, по церковным обрядам, жениться нельзя, и предусмотрительная Федосья ухитрилась увильнуть от кумовства, а кумой пошла младшая сестра Тараса Ярина.

На крестинах как на крестинах, как в песне поется:

Пели так, что, казалось, низко нависший потрескавшийся потолок старой хаты не выдержит и упадет. Словно навеки забылось и всякое горе, и барщина, и разные кривды и злоключения крепостной жизни.

Тарас, хоть и думал о том, что «еще один крепостной для пана Энгельгардта родился», тоже пел, и Федосья, усевшаяся рядом, так и млела от его бархатного голоса.

Старшая сестра Катерина, которая еще в детстве была Тарасу матерью, и тут старалась присматривать за ним, как за сыном. То миску с медом пододвинет, то рушник подаст утереться, то чарку нальет, да самой вкусной наливки, да все угощает, охает, а тут и Федосьины горячие взгляды на брата заметила и сказала:

— Вот бы, Тарасик, после крестин да еще и на твоей свадьбе погулять!

И кивнула многозначительно на Федосью. Девушка смутилась, заалела, как маков цвет, а Тарас весело ответил стихами:

— Э-э, не говори так, братец, — пожурила его Катерина. — Этого ни на каких вороных не объехать.

Тарас об этом и сам не раз думал — если бы, в самом деле, найти хорошую девушку на родной земле, в родном кругу, жениться на ней да и жить, как добрые люди живут. Но Федосья — та ли девушка, которая оправдает его чаяния?

И Тарас пошутил:

— Да так-то оно так, а Федосья-то как?

Девушка от этих слов раскраснелась еще пуще и вскоре стала собираться домой, дескать, уже поздно, рано темнеет, а мама велела не задерживаться. Тарас вызвался ее проводить. На улице было лунно и тихо. Вышли на плотину, что на Черном шляхе, остановились на деревянном мосту.

Глядя в воду, где мерцали далекие и в отражении еще более загадочные звезды, Тарас спросил:

— Как тебе живется, Федосья?

— Какая там жизнь, Тарас Григорьевич. От всего дегтем пахнет, — пожаловалась девушка. — Вот вы в столице живете. Там балы, танцы, театры. Наверно, и царя видели, царицу..

— А видел, — усмехнулся Тарас. — Дал бы бог век их не видеть.

— Я же училась в Киеве, в пансионате. Видела, как там люди живут, — продолжала Федосья, не уловив насмешки.

— И там не все одинаково живут, — вздохнул Тарас и, чтобы переменить тему, спросил, какие же она, Федосья, книги читала, когда училась.

Федосья ответила, что много читала, и стихи тоже.

А стихи чьи?

Девушка ответила не сразу, но все-таки вспомнила Лермонтова, который ей больше всего понравился. Тарас тоже любил его поэзию, поэтому спросил:

— А какое же стихотворение ты больше всего любишь?

Однако девушка неуверенно пожимала плечами — чувствовалось, что ничего она не читала. Наконец призналась:

— Портрет мне его в книжке понравился… в военном мундире… с эполетами.

Тарас выпрямился и долго, даже слишком долго внимательно смотрел на Федосью. Думал: «Эта из тех, которые книжку скорее извела бы на папильотки, чем удосужилась бы прочесть».

Какое-то время стояли молча, и слышно было, как тихо журчит вода.

Наконец Федосья сказала:

— Говорят, вы тоже умеете красивые портреты рисовать. А меня бы не нарисовали?

Тарас улыбнулся:

— Я пишу иконы, а ты еще не святая.

— А может быть, и святая! — улыбнулась и она.

— Тогда попробую, — засмеялся Тарас. — Пять-шесть сеансов — и портрет будет готов.

— Так это целую неделю будете меня рисовать? — разочарованно протянула Федосья.

Тарас сочувствующе развел руки.

Еще немного помолчали, явно не находя, о чем говорить.

— Пойдем? Ведь матушка велела тебе не задерживаться, — напомнил Тарас.

Федосья нехотя двинулась с места. Уже около своего плетня на какое-то мгновенье задержалась. Наклонилась так, что лицо ее оказалось совсем близко к лицу Тараса, вся пылающая и возбужденная, видимо ожидая, что Тарас обнимет ее, а может быть, и поцелует. Но Тарас лишь протянул руку, помог отворить калитку.

— Покойной ночи, Федосья.

— Прощайте! — и она бегом бросилась к дому. Уже с крыльца крикнула: — До свидания, Тарас Григорьевич, приходите к нам завтра! — Так громко пригласила, будто хотела, чтоб услышал ее не только Тарас.

А когда Тарас все же отправился к попу Кошицу (старики тоже приглашали его), то там, кроме Федосьи, оказался молодой попович, который-приехал на каникулы из бурсы, и его приятель, тоже киевский бурсак, сын священника из соседнего села.

Стол накрыли в садике, в летней кухне, где матушка варила разные варенья и готовила всевозможные наливки.