Джанет Глисон - Мейсенский узник

Итак, барон Бёттгер не страдал от одиночества, лишений и отсутствия интеллектуального общества. Однако, изучая его жизнь, мы видим, что для этого страстного человека все недостижимое превращалось в род мании, а после открытия рецепта фарфора недостижимой для него осталась только свобода. Август, впрочем, не намеревался выпускать алхимика на волю, пока тот не выполнит обещания касательно золота. В 1713 году король по наущению Немица вновь стал требовать от Бёттгера, чтобы тот доказал свою состоятельность. Ему было приказано 20 марта осуществить трансмутацию в присутствии самого монарха, князя фон Фюрстенберга и Немица — либо ответить головой. И вновь Бёттгер вынужден был прибегнуть к фокусу, за который поплатился долгими годами заточения. На глазах у высоких зрителей он положил в один тигель медь, в другой — свинец и поставил оба на огонь. Как и прежде, когда металлы расплавились, он добавил в оба тигля загадочный порошок, накрыл их и дал содержимому время сплавиться. Когда тигли сняли с огня, на месте меди оказалось серебро, на месте свинца — золото. Ловкость рук очередной раз спасла Бёттгера от плахи.

Однако жизнь взаперти под неотступной угрозой смерти серьезно подорвала его здоровье. Сказывалось и злоупотребление алкоголем. Современники писали, что Бёттгер редкий день оставался трезв. Зрение его ослабело, почти наверняка из-за экспериментов с зажигательными стеклами Чирнгауза. Губительнее всего было воздействие на легкие ядовитых паров мышьяка и ртути, которые часто использовались в алхимических опытах. Доктор Бартоломей лечил Бёттгера всеми возможными средствами, но безрезультатно. К началу 1714 года болезнь обострилась. Ее симптомами стали эпилептические припадки, горячка и периоды глубокой тоски, близкой к умопомешательству.

Король, узнав о тяжелом состоянии Бёттгера, наконец смилостивился. 19 апреля 1714 года, после двенадцати с половиной лет заточения, тридцатидвухлетний Бёттгер получил свободу с условием, что до конца жизни не покинет Саксонию и будет продолжать поиски философского камня. Недуг стал для ученого куда более суровой темницей, чем та, в которой столько лет держал его Август. Услышав о своем освобождении, Бёттгер рассмеялся безумным смехом.

Его повседневная жизнь с обретением свободы изменилась мало, зато, когда болезнь немного отступала, он мог пользоваться теми радостями, которых был прежде лишен. Его отчим, Тиман, скончался в 1713 году, теперь Бёттгер получил возможность выписать к себе мать, младшую сестру и сводного брата. Он познакомил сестру со своим другом Штейнбрюком, и в 1716 году они поженились.

В неволе, под неусыпным надзором, Бёттгер вынужден был вести практически монашескую жизнь, что усугубляло его терзания. В одной из его ранних биографий говорится, что под конец жизни он, на манер аристократов, завел себе кучу любовниц; впрочем, документально это не подтверждено. Есть свидетельства, что он на протяжении нескольких лет был близок со своей экономкой, Кристиной Элизабет Клюнгер, хотя большого счастья ему эта связь не принесла. Штейнбрюк пишет, что Бёттгер сильно от нее зависел, и она этим частенько пользовалась. Правда, женить его на себе ей, несмотря на все усилия, так и не удалось.

Долгожданное освобождение не избавило Бёттгера от тревог о будущем фабрики. Невзирая на убедительные доводы, выдвинутые им тремя годами раньше, изменения к лучшему оказались такими же недолговечными, как чувства короля к своим любовницам. Казначейство вынудило поиздержавшегося Августа занять деньги на мануфактуру у частных банкиров. Когда пришел срок возвращать долги, король решил расплатиться не золотом, как было условлено, а фарфором. Каким бы престижным ни считалось «белое золото», выпускаемое под эгидой короля, практичные дрезденские банкиры сочли себя обманутыми и приостановили дальнейшее финансирование до тех пор, пока решение не будет пересмотрено.

В 1715 году в Дрездене открылся новый роскошный магазин мейсенского фарфора, где модная публика могла выбрать вещицы себе по вкусу. Торговля шла успешно, производительность фабрики росла. Однако над нею уже начали сгущаться тучи. Рабочие четыре месяца не получали жалованья, и ждать его было неоткуда: казначейство и банкиры платить отказывались, а король снова укатил в Варшаву.

Рабочие, потеряв терпение, побросали инструменты и ворвались в заводскую контору, которая располагалась в Альбрехтсбурге. Они объявили, что не вернутся на свои места, пока с ними не рассчитаются. Производство встало.

Отчаянная ситуация требовала экстраординарных мер. Бёттгер, который в то время немного оправился от болезни, готов был сражаться за фабрику до последнего. Неужто дело его жизни пойдет прахом из-за недостатка денег, которые король так щедро тратит на себя и своих любовниц? По обыкновению Бёттгер предпринял смелый и неожиданный шаг.

Он одолжил денег и нанял дрезденского адвоката Фольгардта с тем, чтобы тот отправился в Варшаву и подал прошение королю. Бёттгер представить себе не мог, что столь дорогостоящая затея останется без внимания, однако разгульный монарх был занят другими заботами и не находил времени на то, чтобы принять посланца. Безуспешно прождав аудиенции почти два года, Фольгардт вернулся в Дрезден ни с чем.

Тем временем к Бёттгеру приступили заимодавцы с требованием вернуть долги. Он вынужден был заложить свою роскошную мебель и занять денег под еще более высокий процент, полагая, что это лишь временная мера и вот-вот поступят средства от Августа. Скоро ему нечего стало закладывать и не к кому обратиться за кредитом. Заимодавцы подали в суд. Бёттгера объявили несостоятельным и с позором отправили в долговую тюрьму.

Весть, что управляющий угодил в долговую яму за кредиты, которые взял для спасения королевского завода, постепенно достигла двора, а затем и самого монарха. Август в гневе потребовал освободить Бёттгера и пообещал лично расплатиться по его долгам. Бёттгера выпустили, однако щедрое заявление Августа мало что изменило. Вопреки своим обещаниям, король так и не погасил основных обязательств. Доктор Бартоломей годами не получал жалованья; время от времени с ним «расплачивались» вазами, чашками и чайницами. Наиболее удачливые инвесторы иногда получали дивиденды партией фарфора, но в целом это был вопрос везенья. Долги Бёттгера так до конца и не покрыли. С бедственным положением завода Август разобрался обычным своим способом: назначил очередную комиссию.

Телесное и душевное состояние Бёттгера все больше сказывалось на его способности управлять фабрикой. Даже его новый родственник, смотритель мануфактуры Штейнбрюк, пожаловался комиссии, что ненадежность управляющего вредит делу. Бёттгер, видимо, понял, что упреки не лишены оснований, а может, у него просто не оставалось сил бороться с давним другом. Так или иначе, вместо того чтобы, как в 1711-м, дать страстный отпор критикам, он покаянно признал, что многие беды фабрики стали следствием постигшей его болезни.