Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Но ведь не все же, — попытался Вышинский смягчить категоричность Сталина.

— Да, не все, — согласился Сталин. — Но одна паршивая овца все стадо портит. Старая истина. А у нас этих паршивых овец еще очень много. И не каждую разглядишь, какая она — паршивая или нет. В любом случае мы должны работать на опережение. Согласны со мной?

— Согласен, товарищ Сталин.

— Так где же выход? С одной стороны — бюрократия. С другой стороны — оппозиция. С третьей — остатки затаившейся контрреволюции. С четвертой — жулики и мздоимцы. Все это питательная среда для шпионажа, диверсий, терроризма, роста недовольства народных масс… Ждать десять-пятнадцать лет, чтобы все образовалось само собой? — спросил Сталин, пристально вглядываясь в собеседника.

— Надо усиливать работу наших органов… — начал было Вышинский.

— Это не выход, — оборвал его Сталин. Посмотрел на Вышинского вприщур, закончил: — Выход может быть только один: избавиться от старых кадров физически. На аэроплане, как вы заметили, им места нет.

— Вы полагаете…

— Полагаю. Исторически необходима большая и решительная чистка партийных, советских и прочих рядов от старых кадров. Эти кадры поднялись на революционной волне. В ту пору достаточно было знать несколько революционных лозунгов, чтобы соответствовать политическому моменту. НЭП отравил эти кадры вседозволенностью. Вспомните, что говорил Ленин: «Опасность для советской власти кроется в самой советской власти, в тонком слое революционеров». Но это одна сторона дела. А поддельные съестные продукты, которыми травятся люди, поддельные лекарства? А наркомания, захватывающая молодежь в больших городах? Разве это не есть терроризм против советского народа? Разве благодушное отношение к подобным преступлениям не есть попустительство и пособничество терроризму? Я уж не говорю о диверсиях на промышленных объектах. И с чего-то надо же начинать Большую чистку по всем направлениям? С чего? — спросил Сталин и сам же ответил, вложив в свой голос железные нотки: — Чистку надо начинать с головки оппозиции: Зиновьев, Каменев и прочие, — закончил Сталин решительным голосом.

— Но их уже осудили! — воскликнул Вышинский.

— Да, осудили! Но что это за осуждение, если они и в заключении продолжают свою вредительскую политику? Только избавившись от них, мы сможем начать большую чистку наших «авгиевых конюшен». — Сталин помолчал, раскуривая трубку. Затем продолжил тоном, не терпящим возражения: — Мы не этого ждали от главного прокурора РСФСР. Надеюсь, что на будущих процессах вы в полной мере используете и свои знания и свое красноречие.

— Позвольте, товарищ Сталин, но в чем же их обвинять на этот раз? — заволновался Вышинский, начиная догадываться, чего хочет от него Сталин. — Ведь большинство из них виноваты лишь в том, что не умеют или не способны делать то, что им поручено. Конечно, есть и такие, кто ведет свою работу во вред государству вполне сознательно. Вернее сказать, исходя из своих шкурных интересов. В том числе и методом производства недоброкачественного продовольствия и лекарств. Но таких не так уж много. И нельзя же дважды за одно и то же деяние… И потом… Я писал на имя Цэка записку, в которой указал, что признательные показания подозреваемого не могут расцениваться судом в качестве безусловного доказательства вины. На этом стоит вся правовая база судопроизводства. Тем более что признания зачастую добываются следствием противозаконными методами…

— Я читал вашу записку, товарищ Вышинский. Ее положения хороши в государстве с устоявшимися нормами общественного сознания. Нам до этого еще далеко. История не отпустила нам времени на то, чтобы разбираться, кто не способен работать хорошо, а кто способен вредить сознательно, — продолжал Сталин тихим, но твердым голосом. — Сознательно или бессознательно, а вред от их так называемой работы слишком велик, чтобы мы и дальше могли терпеть такое ненормальное положение. По существу, мы уже начали Большую чистку. Нам надо провести лишь несколько громких процессов над теми, кто занимает большие должности, кто у всех на слуху. Пора судить по революционным законам не только капитанов буксиров, но и тех, кто им покровительствует. Судить как вредителей, террористов, предателей, врагов революции и народа. Судить как шпионов, пособников Троцкого, фашистских приспешников. Совершенно неважно, в каком качестве окажется бюрократ и бездельник на скамье подсудимых рядом с действительными террористами и шпионами. Он должен оказаться там как один из заговорщиков против советской власти. Вот что нам нужно. Вот что нужно нашему народу, который в значительной степени стал работать на бюрократию, жуликов всех мастей и оттенков, а не на социализм. Нам не хватит ни времени, ни судей, если мы каждого бюрократа, каждого контрреволюционера-троцкиста, каждого жулика будем судить по отдельности. Да и народ перестанет поддерживать нашу вялую борьбу с его врагами. Он просто устанет от мелькания одних и тех же лиц. — Сталин помолчал, произнес жестким голосом: — Я жду от вас ответа, товарищ Вышинский.

— Позвольте, товарищ Сталин, но вы не оставляете мне выбора…

— Да, не оставляю. Или вы берете на себя ответственность в качестве главного обвинителя этих кадров… не всех, разумеется, а ее верхушки, или… или мы обойдемся без вас.

Вышинский снял очки, протер их тонкой замшей, водрузил на нос, посмотрел на Сталина, разжал плотно сжатые узкие губы.

— Я согласен, товарищ Сталин.

— Другого ответа я от вас и не ожидал, — удовлетворенно кивнул головой Сталин.

Ближе к полудню над Парижем пронеслась гроза — быстрая, шумная, веселая. Таковой она показалась Льву Давидовичу Троцкому, который все те полчаса неистового ликования природы простоял у окна, глядя на потоки воды, свергающиеся с неба, на кипящие пузырями лужи, на случайных прохожих, спешащих куда-то под дождем, но тоже весело и беззаботно.

Беззаботность парижан всегда раздражала Троцкого. В то время как во всем мире зреет революционная ситуация, в то время как под боком у Франции Германия бряцает оружием и Гитлер грозится изгнать из Германии всех евреев, именно парижане, некогда совершившие несколько революций, изменивших если не весь мир, то мир всей Европы, и больше всех пострадавшие от немцев же, сегодня самые беспечные на земле люди, предающиеся удовольствиям и праздности, как будто победа в Первой мировой войне обеспечила им вечный покой и процветание. И никакие даже самые ужасные обстоятельства не могут изменить их беспечного отношения к действительности. Хотя в Испании и Франции к власти пришли представители Народного фронта, а во главе правительств встали социалисты, положение от этого нисколько не изменилось, ибо социалисты — те же прислужники капитала, только более розовые, чем все остальные. К тому же именно социалисты идут на поводу у Сталина, отказывая Троцкому в проживании в своей стране, именно они нарушили все принципы демократического гостеприимства, которым отличалась Франция в прошлую эпоху. Хорошо, что хоть Норвегия соглашается дать прибежище бедному изгнаннику, но и там Сталин, судя по всему, не оставит в покое своего врага, единственного из всех революционеров, разгадавшего его предательскую сущность, единственного, кто неустанно разоблачает его в глазах международного пролетариата.