Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Нет, товарищ Сталин.

— Вот и прекрасно. Разговор у нас будет длинный.

Сталин поднялся с дивана, вскочил и Вышинский.

— Сидите! Сидите! — остановил его Сталин. — Вы мой гость, я здесь хозяин, мне и командовать. А вы пока подумайте над тем, как нам изменить положение с кадрами. И в самое кратчайшее время…

Сталин подошел к своему рабочему столу, склонился над ним, произнес:

— Товарищ Поскребышев! Попросите принести нам чаю. Ну и… чего-нибудь еще.

Вернувшись к дивану, но не садясь, спросил:

— Ну и как? Надумали?

— Это очень сложный вопрос, товарищ Сталин. Его с кондачка не решить.

— Это понятно, — кивнул головой Сталин. И вдруг, склонив голову набок, заговорил мягким тоном: — Я очень хорошо помню, как в камере предварительного заключения один молодой человек мечтал о том времени, когда все люди станут совсем другими: добрыми, грамотными, снисходительными к невинным слабостям ближнего. Тогда, помнится, этот молодой человек полагал, что отпадет надобность в полиции, тюрьмах, в мерах принуждения. Признаться, я с некоторым скептицизмом слушал эти мечтания. Вы, что же, по-прежнему стоите на этой точке зрения?

— Нет, товарищ Сталин. Уже не стою. Однако полагаю, что правосудие, наказывая преступника, должно иметь в виду нечто подобное. А именно: исправление человека, возвращение его обществу совсем в другом качестве.

— Ну, капитана буксира уже не вернешь ни в каком качестве, — усмехнулся Сталин. — Мечтать не вредно. Но, сталкиваясь с реальностью, надо иметь холодную голову и поступать в соответствии с практической необходимостью.

— Совершенно с вами согласен, товарищ Сталин… — начал было Вышинский, но Сталин остановил его движением руки.

— Вам в своей практической работе в качестве обвинителя разве не приходило в голову, что в этом вопросе мы топчемся на одном месте?

— Приходило, товарищ Сталин, — заволновался Вышинский, опасаясь, что Сталин не даст ему высказаться. — Иногда сталкиваешься с такими бюрократическими завалами, пробраться через которые очень трудно. А подчас и невозможно. Дело, на мой взгляд, в том, что старые кадры не поспевают за стремительностью процессов, совершающихся в нашей стране. А не поспевают они потому, что отстали от времени и технически, и теоретически. Тут нужны скорости аэропланов, а они все еще не слезли с телеги. К этому следует добавить несовершенство наших законов, в которых много лазеек для всяких проныр. По-моему, все разрешится в течение ближайших десяти-пятнадцати лет, когда им на смену придет образованная молодежь…

— Десяти-пятнадцати лет… — качнул головой Сталин и, повернувшись, медленно двинулся к двери. Там постоял, вернулся к дивану, спросил: — А вы уверены, что мы за эти десять-пятнадцать лет получим то, что нам необходимо? Не забывайте, товарищ Вышинский, что старые кадры постоянно оказывают разлагающее влияние на молодых специалистов, еще не окрепших морально и идеологически. Они не дают им развернуться, проявить себя в деле. А почему? Да потому что боятся: всем станет ясно, что эти старые кадры ни на что не годны. Старые кадры цепляются и будут цепляться за любую возможность, чтобы продолжать жить по-старому. Без решительного избавления от старых кадров мы будем и дальше трястись в телеге по российским дорогам, — продолжал Сталин нанизывать слова, не меняя тона, на только ему известную нить, протянувшуюся во времени, лишь в глазах его все чаще вспыхивали огоньки нетерпения. — Впереди нас ждет война. Мировой империализм не может смириться с существованием государства, в котором решающую роль играет рабочий класс… Правда, нашему рабочему классу тоже расти и расти. Но у него есть прочная база для такого роста. Это, прежде всего, марксизм-ленинизм. Это единство партийных рядов. Оздоровление партии есть решающий фактор в борьбе за доверие рабочего класса. Только на такой основе возможно стремительное усиление индустриального и военного могущества нашей страны.

— Я целиком и полностью согласен с вами, товарищ Сталин, — подхватил Вышинский, воспользовавшись паузой в речи Сталина. — Но как это сделать? Работа наших карающих органов тоже далека от идеала. Здесь тоже решающую роль играют старые кадры, которым не так уж плохо живется. Иногда дела о растрате или стяжательстве рассыпаются под влиянием властных структур, которые всякий раз ссылаются на то, что ущерб де не такой уж и большой, а политически дело может принести больше вреда, чем пользы. Мы, мол, сами тут разберемся и все уладим.

— Да, я читал о ленинградском процессе над жуликами и растратчиками народных средств. Вы там себя показали с наилучшей стороны. — Сталин остановился, спросил, глядя в глаза Вышинскому: — А что, такое часто случается?

— В Центре не так уж и часто, но на периферии довольно часто.

— Вот видите! А вы говорите: десять-пятнадцать лет. Да за эти десять-пятнадцать лет бюрократия так окрепнет и усилится, так воспитает молодое поколение, что оно, это поколение, с пеленок будет считать, что иначе не может быть… потому что, как говорила одна из героинь рассказа Чехова, потому что не может быть никогда, — заключил Сталин.

Вышинский все более узнавал в нем того человека, которого звали Кобой, с его неспешной речью и маятниковым движением от двери к стене тюремной камеры и обратно. Только обстановка изменилась, да оратор несколько постарел и обрюзг, но русский язык освоил, можно сказать, в совершенстве.

Сталин отошел к своему столу, принялся набивать табаком трубку.

Вышинский тоже молчал, теряясь в догадках о том, какую роль в этой борьбе со старыми кадрами, а не только с оппозицией, отводит ему Сталин.

Принесли чай.

Так и не закурив, Сталин пригласил Вышинского к отдельному столику.

Сели напротив друг друга.

Сталин разливал чай по чашкам.

Отпили по паре глотков.

Сталин заговорил снова:

— Вот был процесс над Зиновьевым-Каменевым и другими руководителями подпольного центра. Присудили им по пять-десять лет. Но ведь они составляли лишь головку оппозиционного движения. Остальные остались на свободе, продолжают ту же самую деятельность по подрыву советской власти. При этом молятся, как на икону, на осужденных. Законспирировались. Вредят, где могут и как могут. Сами же видели, когда выступали обвинителем на процессе о вредительской деятельности на некоторых электростанциях. Плюс шпионаж… Или шпионажа не было? — спросил Сталин, вприщур уставившись на Вышинского.

— Как же не было? Был! — воскликнул Вышинский. — Под прикрытием Английской электрической компании английские специалисты шпионили напропалую, не очень-то стесняясь, уверенные, что мы до них не докопаемся.

— Вот видите! А я уверен, что докопались вы не до всех… Впрочем, это не ваше, прокуроров, дело. Для этого существует контрразведка. И не в ней, по большому счету, дело. А в тех наших людях, которые с легкостью идут на шпионаж. А почему они идут? Во-первых, потому, что им не нравится советская власть. Во-вторых, кое-кто из них когда-то жил припеваючи, работая на тех же самых англичан, французов, немцев и прочих разных шведов. Те и теперь им платят. Не так много, как раньше, но платят.