Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

— Да мы ж откуда знали, что это завотделением? — оправдывался Василий заискивающе. — Если б знали…

— Ты вот что, товарищ, — выступил вперед Димка Ерофеев. — Ты нас не совести. Это ты привыкла ко всему, а мы первый раз через это проходим, мы, может, на работе план не выполним по причине волнения и переживания. Или промфинплан, по-твоему, ничего не значит? Так что давай выкладывай, с чем пришла.

— И нечего мне грубить, — устало сказала девчушка, тоже, видать, глаз не сомкнувшая за ночь. — Я бы и так вам сказала… Мануйлова Мария сейчас в родилке. Начались схватки. Должна скоро родить. Все идет нормально. Пока без осложнений. Это все.

— Ну, спасибо тебе, товарищ, — поблагодарил Димка девчушку. — Звать-то тебя как?

— Это к делу не относится, — отрезала девчушка, нахмурила чистый лобик, повернулась и пошла по коридору, тоненькая, как тростиночка, и очень важная.

Димка проводил ее тоскующими глазами.

— Ты, Вась, вот что: ты оставайся, подожди результатов. Все равно сегодня шестое ноября, день предпраздничный, сам знаешь, какой. Да и заявление у тебя написано. А я после работы к тебе заскачу… Коляски-то у тебя нету? Или как?

— Я в комиссионке на очереди стою. Обещали на днях прислать открытку.

— А остальное приданное?

— Да Маня вроде бы все приготовила.

— А детскую кроватку?

— Это я сделаю сам. Заготовки у меня уже есть. Подогнать, зашкурить и лаком покрыть — вот и вся работа. За праздники успею. Матрас осталось купить. Ну, это с получки.

— Ну, ладно. Оставайся, а я побежал. Мастеру твоему скажу… Да, — остановился Димка, — если с деньгами нужда появится, скажи: у меня есть кое-что.

— Спасибо. Думаю, что обойдемся.

— Ну, смотри.

К восьми часам в холле возле справочной уже толпился нетерпеливый народ. Все больше пожилые мужчины и женщины. Василий сидел на кожаном продавленном диване под пальмой, поглядывал на людей, ждал, клевал носом.

Только в девять открылось окошко. Василий первым сунул в него голову. Женщина полистала книгу, произнесла будничным голосом:

— Мануйлова? Мария Васильевна?

— Да-да, Мария Васильевна, — подтвердил Василий пересохшими губами.

— Родила мальчика. Вес четыре двести. Мамаша и ребенок здоровы. Поздравляю. Палата тридцать четвертая. Какие передачи можно — в инструкции на стене. Следующий.

Василий отошел от окошка. Услыхал, как какая-то женщина из очереди за его спиной произнесла с горестным вздохом:

— Ос-споди! Все мальчики да мальчики. Не иначе — к войне. Спаси и помилуй.

— Типун вам на язык, — проворчал хрипловатый мужской голос.

Другой мужской голос, молодой и звонкий, весело и беспечно пообещал:

— Пусть только сунутся — всем морды понабиваем. Видали какие у нас танки? Четыре башни! Две пушки, три пулемета! А самолеты? Лучшие в мире! Как жахнем — одни ошметки полетят. Это вам не восемнадцатый год! Те-ехника!

Василий вышел на улицу.

Шел снег. Крутила поземка. Ветер нес по замерзшей земле снежинки, перемешанные с пылью, пожухлую листву. Домой не хотелось. На работу опоздал. Лучше совсем не ходить. Тогда куда?

Сзади хлопнула дверь. Василий обернулся. Девчушка, что выговаривала им сегодня утром, остановилась и, повернувшись спиной к ветру, стала застегивать крючок на тоненьком демисезонном пальто. Увидев Василия, улыбнулась ему, спросила:

— Ну, как, узнали?

— Узнал. Мальчик, — ответил Василий, глупо улыбаясь.

— Ну вот. А вы переживали. Поздравляю. Цветов жене купите обязательно.

— Цветов?

— Ну да. Сейчас это разрешено. И очень даже правильно. Некоторые считают буржуазными пережитками, а женщине приятно. Так это ваш сын? Или того товарища?

— Мой.

— А-аа… Еще раз поздравляю. Всего хорошего, — и вприпрыжку сбежала по ступенькам вниз.

— Подождите! — спохватился Василий. Он догнал девчушку, пошел рядом с ней. — Я, если можно, немного пройдусь рядом с вами. Просто так. Признаться, не знаю, куда себя деть.

— А работа?

— Да я взял отгул. Так, написал заявление на всякий случай, а оно как раз и вышло…

— Значит, жена в роддом, а вы за девушками ухаживать? Так, что ли?

— Да нет, что вы! — испугался Василий, которому действительно было отчего-то так одиноко, что он готов был уцепиться за кого угодно. — Нет-нет! Вы не так поняли. Я все эти дни ходил, как помешанный, — неожиданно признался он. — В голову лезло всякое. Да и Маня — она все чего-то боялась, иногда ужасно как боялась, говорила, что умрет, не сможет родить… Вот я и…

— У многих перворожениц бывает такое настроение. Не вы первый, не вы и последний. Все обошлось. Сын у вас — это ж понимать надо!

— Я понимаю.

— Да нет, вы еще не понимаете, — снисходительно отвергла его уверенность девчушка. — Вы потом поймете, когда он подрастет немного, когда улыбнется вам, произнесет первое слово…

— А вы откуда знаете?

— Я? Я работаю медсестрой и учусь на акушерском факультете института.

— Вон оно что… А мы с приятелем подумали… Кстати, он тоже в институте учится, а зовут его Дмитрием, — зачем-то сообщил Василий. Может затем, что Димка как-то очень уж странно смотрел на эту девчушку, с каким-то сожалением, что ли, что эта девчушка не его. Дура Тайка, конечно. — Так вот, мы с Димкой подумали, что вам и лет-то — не больше шестнадцати, — предположил Василий, явно занизив года.

Девчушка засмеялась, довольная, и сверкнула на него блестящими зрачками. Почти как у Марии, только значительно крупнее.

— Меня Василием зовут, — добавил он. И спросил: — А вас?

— Меня? — Девчушка подумала мгновение, ответила: — Меня — Любой. — Поинтересовалась: — А вы, что же, не учитесь?

— Нет, не учусь. Не всем же быть инженерами. Кто-то должен и у станка работать.

— Да, конечно, — согласилась Люба, но как-то очень уж скучно, из вежливости, скорее всего. И заспешила: — Мне в ту сторону, так что до свиданья, Вася.

И хотя Василию тоже было в ту сторону, то есть к трамвайной остановке, он с минуту стоял и смотрел на удаляющуюся невесомую фигурку Любы в тоненьком и, видно, очень холодном пальто, смотрел с болью и жалостью.

Снежный вихрь налетел на девчушку, заставил ее согнуться и пойти боком. Вот она пересекла трамвайные линии, остановилась, повернулась к Василию лицом. Из-за поворота выполз трамвай, девчушка махнула Василию рукой, и трамвай тут же заслонил ее своим дребезжащим телом. Когда он отъехал, на остановке никого уже не было.

Василий побрел в сторону дома. Долго перед его глазами маячила тоненькая фигурка девчушки с поднятой рукой, то выплывая из снежной пелены, то растворяясь в ней, и от этого почему-то на душе было тепло и не так одиноко. А еще он почувствовал, что торопиться ему совершенно некуда. Может, оттого, что родился сын и все теперь пойдет по-другому; может, еще и потому, что впервые вслух признал свое поражение в борьбе с неумолимой действительностью, признал и ничего страшного не произошло: рабочим так рабочим.