Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Показалось, что на другой стороне улицы что-то шевельнулось… Вот прошелестела потревоженная ногами упругая полынь. Точно: кто-то медленно вышел на середину улицы, постоял, прислушиваясь, потом быстро зашагал прочь. Артемий приподнялся на руках, вскочил, двинулся следом. Но на перекрестке двух улиц он потерял человека из виду, перестал его слышать и даже ощущать. Одно из двух: либо человек снова замер, выжидая, не появится ли кто, идущий по его следу, либо свернул, а куда свернул, непонятно. Ясно было лишь одно: человек этот осторожен, привык не доверять тишине и кажущемуся спокойствию.

Артемия Дудника охватил охотничий азарт погони. Он был уверен, что найдет человека со странным булькающим голосом. Если, разумеется, голос этот не поддельный, а натуральный, как следствие какого-нибудь природного или приобретенного изъяна. В небольшом городе такой человек не может оставаться незаметным, кто-нибудь из осведомителей наверняка знает этого человека.

Ну и… еще надо проверить, кто такой Дубенец, который в прошлом году познакомил Кутько с Всеношным. Но заводить дело на Кутько Дудник не стал. Он уже знал по опыту, что любой человек, так или иначе оказавшийся причастным к делу, попадет в разряд подозреваемых и обвиняемых. Если Дубенец действительно ни при чем, а просто был использован для установления контакта Кутько с Всеношным, то и пусть он так и остается ни при чем. Как и сам Всеношный.

Сушь, жара, духота.

Артемий застегнул штаны, глянул на лежащую на кушетке Дору, бесстыдно раскинувшую белые короткие ноги с маленькими, детскими, ступнями и редким черным волосом ниже колен, на ее впалый живот, недоразвитые груди с темными острыми сосками, торчащими в разные стороны, на рыжеватый лобок и темную складку кожи, к которой иногда так тянет его мужское естество, независимо от того, что это за женщина и какие виды она имеет на товарища Дудника.

Дора лежала с закрытыми глазами и не шевелилась. Ее слегка одутловатое лицо размягчилось, между полными губами блестела полоска влажных зубов, длинные черные ресницы подрагивали, по лбу и щекам скатывались крупные капли пота, пот блестел в ложбинке между грудями и на животе.

Еще минуту назад Дора стонала и дергалась всем телом под придавившим ее Артемием, вместе с нею стонали пружины старой кушетки, и казалось, что женщину захватил приступ падучей, который уже не остановить. Но все когда-нибудь заканчивается, утихла и Дора в разнеженной позе, точно выброшенная на песок русалка.

Артемий взял со стола, на котором стояла пишущая машинка, графин с водой, отошел к двери, наклонился, стал лить воду на шею и спину, вывернув мускулистую руку. Вода стекала прямо на деревянный пол и тут же пропадала в широких щелях. Дора сквозь ресницы наблюдала за Дудником и тихонько гладила руками бедра.

Обтеревшись серым вафельным полотенцем, Дудник стал натягивать на себя рубаху, стараясь не глядеть в сторону лежащей неподвижно женщины. В нем еще не остыла неожиданно охватившая его брезгливость к ее скользкому от пота жадному телу, но более всего к кислому запаху, исходящему от него, которым, казалось Артемию, он сам пропитался насквозь. Артемий знал: Дора ждет, что он, как это случилось в первый раз три дня назад, через несколько минут будет готов слиться с нею снова, и она старается не спугнуть его неосторожным словом или движением. И еще он знал, что не насытился торопливой любовью, но знание это почему-то злило его, заставляя упорно не смотреть в сторону кушетки и ожидающей новых ласк женщины.

Натянув рубаху и заправив ее в штаны, Артемий взялся за ручку двери и оглянулся. Дора смотрела на него как всегда пристально и почти не мигая.

— Одевайся, у меня работа, — произнес Артемий и вышел из каморки, где стоили шкафы с делами, сейф, стол с пишущей машинкой и два венских стула, где два окна и сама дверь были забраны толстыми железными решетками, где пахло мышами, бумажной пылью, потным женским телом и тем непременным запахом, который является следствием только что случившегося соития.

Дудник сел за свой стол, прикрыл глаза. Думать ни о чем не хотелось, тело охватила глухая ко всему окружающему истома. Перед глазами куда-то проплыло, покачиваясь на волнах, белое тело Доры. Артемию не было до него никакого дела. Вытянув ноги, свесив голову на грудь, он спал тихим сном праведника. Тело Доры уплыло, на его место надвигалось что-то темное и большое. Оно, это существо, произнесло хлюпающим голосом: "Ще не вмэрла Украина". Дудник знал, что голос этот принадлежит бывшему петлюровцу Яремному Роману Демьяновичу, механику воздушных компрессоров. Теперь за Яремным ведется почти круглосуточное наблюдение. На металлургическом за ним смотрит член партийного бюро завода Антон Прокопчук, когда-то воевавший в дивизии Щорса, и профсоюзный активист Федор Беспалый, тоже, как и Яремный, специалист по компрессорам. А за домом, где Яремный снимает комнату, наблюдает сосед, одноногий Степан Гова, бывший политрук Отдельной рабочей донецкой дивизии имени товарища Голохвастого, принявшего смерть от казацкой шашки. А всю сегодняшнюю ночь Артемий кружил по городу за Яремным, но кружение это ни к чему путному не привело: то ли бывший петлюровец засек за собою слежку и теперь водил Дудника за нос, то ли он был настолько осторожен, что считал не лишним лишний раз подстраховаться.

Артемий спал, но и во сне продолжал жить своей тревожной явью, а иногда думать и рассуждать, но отрывочно и беспорядочно. Он не слышал, как в его кабинет входила Дора, смотрела на него каждый раз подолгу остановившимся взором и тихо выходила вон, оставляя дверь полуоткрытой.

Когда Артемий через час проснулся, он уже твердо знал, что Яремного и Кутько надо брать, что если даже у них и есть какая-то организация, то без них она развалится тотчас же. К тому же, как водится, главари подобных организаций в целях конспирации все сведения о своих людях держат при себе, и как только главари исчезают, рвется связь между ее членами, и, напуганные арестами, члены эти прекращают всякую деятельность. Более того, становятся наиболее ревностными работниками на ниве социалистического строительства, как бы пытаясь загладить бывшие и не состоявшиеся преступления. Так пусть они и работают.

Лето давно перевалило за середину. С Балтики на Ленинград все чаще наплывали косматые серые облака, походя сеяли мелким дождем, спеша на лесные и болотистые просторы Вологодчины. И точно такие же однообразные и серые, как эти облака, тянулись для Василия Мануйлова последние дни пребывания в больнице. Даже ежедневные посещения его Марией не окрашивали дни в радостные тона. Они, эти посещения, вносили тревогу в его существование, требовали каких-то решений, а в нем угнездилась с тех самых пор, когда его вторично выгнали с рабфака, неуверенность в себе, казалось, что любое его решение и даже задумка обречены на неудачу. Не хотелось, чтобы и эта черноглазая смешливая девчонка вступила вместе с ним на тропу, которая никуда не ведет. В то же время Василий как никогда ощущал острую необходимость в чьем-то участии или даже просто присутствии возле себя кого-то, кому он мог бы довериться. И лучше, если этим человеком будет женщина. Ему казалось, что, поскольку сам он не способен на что-то путное и его всюду подстерегают одни неудачи, если он доверится другому, тогда все может перемениться. Может быть, Мария и есть та женщина, тот человек.