Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Другой вопрос: как самому не стать мухой в его сетях. Где тот порог, за которым ты оказываешься лишним в когорте вождя? Как не переступить этот порог?

В последнее время Сталин все настойчивее тянет его, Кирова, в Москву. Формально генсек, конечно, прав: член Политбюро, секретарь ЦК и первый секретарь Ленинградского обкома партии. Совмещать все это в одном лице и ничего не упускать из виду — дело, безусловно, трудное, если вообще возможное. Но в Москву не хочется. Здесь, в Питере, ты хозяин положения, тебя здесь ценят и даже, пожалуй, любят, а в Москве ты станешь одним из многих, постоянно будешь находиться в тени, отбрасываемой Сталиным. Ко всему прочему — каждый свой шаг надо согласовывать и сверять с генсеком, его окружением, не заметишь, как потеряешь собственное лицо, станешь заурядным исполнителем чужой воли и, как только утратишь нужность для Верховной Власти, как только ей понадобится твоя жизнь, твои соки, а не твои поступки, от тебя избавятся тотчас же, ты превратишься в очередную муху.

Сергей Миронович недавно вернулся из Москвы, где участвовал в заседаниях Политбюро, его Секретариата, Совнаркома, в работе очередного пленума ЦК партии. Решались задачи наисложнейшие не столько с точки зрения революционной теории, сколько с точки зрения практики социалистического строительства: выполнение планов второй пятилетки, упразднение политотделов при МТС, отмена со следующего года карточек на хлеб и основные виды продуктов, об увеличении площади крестьянских приусадебных участков и даже о возрождении некоторых народных традиций, как, например, празднование нового года с елкой.

Единства мнений по обсуждавшимся вопросам не было. Сталин осторожничал, пытался сперва прощупать других, выявить их мнение. Это хорошо, что он в последнее время не рубит с плеча, считается с опытом и знаниями товарищей, однако решения принимает единолично, иногда вопреки будто бы сложившемуся в результате обсуждения мнению. Что ж, и это тоже правильно: принял решение — отвечай за его выполнение перед партией, перед страной, перед историей, наконец.

Киров у себя в Питере поступает точно так же. С той лишь разницей, что больше прислушивается к мнению старых спецов, с ними прорабатывает основные вопросы перед постановкой их на бюро обкома. Поэтому к нему тянутся. Но и поэтому же на него строчат доносы в Москву особо ретивые приверженцы ломки и уничтожения всего старого без разбора.

Да и оппозиция в Ленинграде не сложила оружие, она все еще шепчется по углам, сеет страх и нервозность среди ответственных работников, предрекает грядущий крах страны и партии. Можно было бы не обращать внимание на эту мышиную возню, но в сознании людей укоренилось мнение, что если власть не принимает мер против своих противников, если терпит их существование рядом с собой, значит, эта власть слаба. Или начинает слабеть. У всех свежо в памяти предреволюционное время в Российской империи, когда слабеющая под натиском различных реформаторских и революционных течений царская власть сдавала одну позицию за другой. Именно тогда Ленин сказал, что «перед нами стена, да гнилая, ткни пальцем — развалится». А кому не хочется ткнуть? То-то и оно. Следовательно, выигрывает тот, кто не повторяет не только своих, но и чужих ошибок. К тому же НКВД сообщает, что Зиновьев спит и видит себя, возвращающимся в Питер на белом коне. А за его спиной Каменев, Троцкий, иже с ними. Шепчутся, тычут перстами в ошибки, которые есть не столько ошибки, сколько следствие естественных трудностей роста. Все точно так же и почти теми же словами, как те же самые люди шептали и тыкали перед революцией. И находят для своей пропаганды неустойчивый элемент не только среди интеллигенции, но и среди рабочих. Так что почивать на лаврах преждевременно.

Личный телохранитель проводил Кирова до дверей квартиры, пожелал спокойной ночи, но и после этого еще какое-то время стоял за спиной своего подопечного, оглядывал лестницу, вслушивался в тишину засыпающего дома.

Сергей Миронович открыл дверь своим ключом и переступил порог, за которым его ожидала жена, Мария Львовна Маркус. Полузастегнутый неряшливо халат, несвежая сорочка, папильотки, торчащие в разные стороны, как увядшие цветы на осеннем поле, тяжелый дух стареющего тела, сдабриваемый неумеренным потреблением духов и кремов.

Киров прошел мимо, не заметив подставленной дряблой щеки. Бросил на ходу:

— Мне еще надо поработать над докладом. Спать буду у себя. Сыт: поел в Смольном. Спокойной ночи.

Мария Львовна проводила тоскливым взглядом плотную фигуру мужа до дверей кабинета, горестно вздохнула. Она знает о безмерном увлечении Кирова женщинами, знает поименно его часто сменяющихся любовниц, обманываемых мужей: ей обо всем сообщают подруги, иногда с неприличными подробностями. Вдобавок кто-то постоянно присылает анонимные письма, в которых рассказывается, прямо-таки смакуется — когда, с кем, где и каким образом. Стараются, заботятся, чтобы знала, переживала, мучилась. Может быть, надеются на большее.

Мария Львовна на несколько лет старше мужа, он начал изменять ей почти сразу же после женитьбы: в нем было слишком много энергии, в том числе чисто мужской, она не могла потребить даже десятой ее доли, ждала приближения ночи с тихим ужасом, коченела телом, потела, старалась отделаться от его приставаний ссылкой на недомогание, женские болезни и добилась того, чего и следовало ожидать: он стал пропадать сутками, иногда неделями, всегда, однако, возвращаясь к ней, правда, без раскаяния и сожалений. Мария Львовна, воспитанная в ортодоксальных еврейских традициях преклонения перед мужем, встречала его так, будто ничего не произошло, пыталась какое-то время изображать из себя страстную любовницу, получалось это у нее плохо, фальшиво, чем еще больше отвращала от себя мужа.

Но, изменяя ей, Киров от нее не уходил, становясь при этом все более сдержанным, деловитым, равнодушным.

Мария Львовна понимала, что с ее стороны было бы странным думать, что Киров не порвал с ней в молодости из любви или привязанности. Скорее всего, он нуждался в ее связях, знаниях, опыте, умении сглаживать острые углы. Сам он поначалу почти ничего не умел и не знал. Только спустя несколько лет определился с жизненными установками, разобрался в многоцветии теорий и идей, остановившись на марксизме. И тоже не без ее помощи. Ее и ее друзей, разумеется. По существу, это она сделала нынешнего Кирова. На свою голову. И на голову своих соплеменников: не будучи откровенным антисемитом, он все-таки старался окружать себя русскими, потихоньку отделываясь от евреев, которые, как он подозревал, хранили верность свергнутому Зиновьеву. Мария Львовна видела это хотя бы по тому факту, что в их доме — не считая ее родственников — евреи становились редкостью.