Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Вдохновение изобретателя перешло в восторг, голос его звенел, глаза горели, руки порхали над чертежом, как руки пианиста над клавишами.

— Я подсчитал экономию, получается около… — все с тем же восторгом воскликнул товарищ Берг, но споткнулся о пасмурный взгляд Ягоды и замер в ожидании, согнувшись над столом и вытянув шею.

— Экономия — потом, — жестко обрубил Генрих Григорьевич. — Не в экономии дело.

— Если вы, товарищ э-э… комиссар, имеете в виду моральную точку зрения, — попытался вернуть взгляду большого начальника потухшую заинтересованность изобретатель, — то такой способ можно назвать высокоморальным в сравнении с обычными, всем известными способами. Даже с электрическим стулом и газовыми камерами, которые применяются в Сасш…

— Где? Где?

— В Северо-Американских соединенных штатах, товарищ комиссар.

Генрих Григорьевич пожевал губами, побарабанил пальцами по столу, забыв, что должен выглядеть грозным будущим наркомом, а не жалостливым провизором.

— Вы никому не говорили о вашем изобретении? — спросил он, с подозрением глянув на изобретателя.

— Что вы, что вы, товарищ комиссар! — отшатнулся от стола товарищ Берг и даже выставил вперед руки, будто защищаясь от высоко восседающего человека. — Избави бог! Я отлично понимаю, какую государственную тайну оно представляет.

— И никому не говорите, — нахмурился, опять сведя морщины к переносице, Генрих Григорьевич. — Иначе сами прокатитесь внутри вашего фургона. — И похихикал, довольный произведенным впечатлением. — Оставьте это у меня. Я подумаю. Вам сообщат. — И, привстав на своей подставке, протянул через стол руку товарищу Бергу и крепко пожал ее.

Рука Берга была липкой от пота и холодной.

Когда изобретатель покинул кабинет, Генрих Григорьевич убрал чертеж в сейф и, держа руки на отлете, прошел через потайную дверь в другую комнату, которую про себя называл провизорской. Там, над раковиной, долго мыл руки с душистым земляничным мылом, пользуясь специальной щеточкой. Помыв, понюхал одну и другую, вымыл еще раз. Здесь же решил, что фургон этот надо будет запустить в производство, но отдельными элементами и на разных заводах, подведомственных будущему НКВД, а собрать опытную партию где-нибудь на базе под Москвой. Там же и опробовать. Только после этого доложить Сталину. И показать в действии, если тот захочет посмотреть. Скорее всего, захочет: Сталин очень любит смотреть всякие технические новинки в действии. Эта должна произвести на него громадное впечатление.

На мгновение Генрих Григорьевич почувствовал зависть: такая простая и целесообразная идея могла бы придти в голову и ему самому… Впрочем, каждому свое. Она не могла придти ему в голову уже потому, что он ни черта не смыслит в машинах. Да и грубо это, не интеллигентно. Яды — в них куда больше романтики, история их — это, смело можно сказать, история человечества.

Генрих Григорьевич вернулся в кабинет, уже одетый в кожаное полупальто и темную шляпу, вышел из здания, сел в машину, в ту же секунду ощутив запах бензина и выхлопных газов. Он вспомнил фургон с герметическим кузовом и решил, что это форменное безобразие — возить ответственных работников на таких машинах, в салон которых попадают вредные газы, что надо у начальника АХО наркомата потребовать эти недостатки устранить немедленно.

Тут же в голову пришло, почти автоматически: а можно пришить начальнику АХО дело о вредительстве с целью покушения на жизнь и здоровье вождей советского государства. Сюда же подключить начальника кремлевского спецгаража и еще некоторых людишек. Вот, мол, товарищ Сталин, под самым вашим носом… А товарищ Менжинский… Зато товарищ Ягода, едва став наркомом…

Мысль эта Генриху Григорьевичу понравилась, и он решил ею воспользоваться в ближайшие же дни: Сталин в последнее время особенно боится покушений со стороны оппозиции на свою жизнь и жизнь некоторых своих соратников, и боится, надо сказать, не без оснований: всего лишь два года назад только случай спас его от выстрела в упор террориста из бывших белогвардейцев, члена так называемого РОВСа, когда товарищ Сталин, имея возле себя всего одного охранника, прогуливался по улицам Москвы. Слава богу… то есть в том смысле, что террорист не успел выстрелить, как его скрутили. Повезло. К тому же неожиданная смерть товарища Сталина могла привести к власти того же Тухачевского, к евреям явно не расположенного. Другое дело, когда такое событие заранее подготавливается определенными кругами, которые и берут власть в свои руки. Опять же, после этого случая решением Политбюро была усилена охрана как товарища Сталина, так и его соратников, и эта обязанность возложена на товарища Ягоду. И он мог с полным правом относить себя к немногочисленной когорте этих самых соратников. Только о собственной безопасности ему печься приходится самому. Так это даже лучше, потому что надежнее.

— На Никитскую, — велел Ягода водителю, откинувшись на спинку сидения.

В бывшей усадьбе Саввы Морозова на Никитской улице Ягоду встретил секретарь Горького Крючков. Загородив своим плотным телом путь в кабинет писателя, сообщил, что Алексей Максимович занят встречей с французским писателем Ромен Ролланом, что Макс с семьей в данное время находится в Горках, что, если товарищ второго ранга по срочному делу, он тотчас же доложит Алексею Максимовичу…

— Как то есть в Горках? — изумился Генрих Григорьевич. — Он же уехал в Ленинград!

— Да, собирался, — равнодушно докладывал Крючков. — Однако выяснилось, что Киров сам едет в Москву для встречи с товарищем Сталиным. Сами понимаете, что посылать Макса в Питер не имело смысла.

— А что Алексей Максимович — надолго он с этим Роменом?

— Не могу знать. Велел никого к нему не пускать, — с равнодушием, сквозь которое проскальзывало злорадное удовольствие, стоял на своем Крючков.

— Хорошо. Мне не к спеху. Я сейчас по делам, а как только закончу, вернусь. Надеюсь, Алексей Максимович к тому времени…

— Да, конечно, товарищ комиссар второго ранга…

Ягода вышел, высоко вскинув голову, жалея, что потратил столько времени на бесполезную болтовню с этим Крючковым, имея возможность позвонить Горькому по прямому проводу. Ничего, придет время, он покажет этому ПеПеКрю, кто и в каком тоне имеет право разговаривать с товарищем Ягодой.

Шофер гнал машину так, точно от нескольких минут, которые он вырвет у времени для своего начальника, зависела и его жизнь. Мимо мелькали дома, деревья, кусты, зеленеющие едва распустившейся листвой. Потом только деревья и кусты. Вдали, освещенный закатным солнцем, сверкал реконструированный дворец, пожалованный Сталиным Горькому и его семье.