Николай Фомичев - Во имя истины и добродетели [Сократ. Повесть-легенда]

И, выслушав Сократа, сказал Алкивиад:

— Клянусь богами, я понял тебя, Сократ! Управление государством должно быть смыслом жизни того, кто к этому стремится, и еще: умению управлять народом нужно учиться так же, как любому другому делу.

— Я бы сказал, более чем какому-либо другому, — поправил Сократ.

Алкивиад же, в возбуждении честолюбивых мыслей стремительно поднявшись, вновь принялся расхаживать перед Сократом, говоря:

— Можешь обвинить меня в нескромности, Сократ, только сдается мне, что боги наделили меня этим умением — управлять людьми. Открылся же мне мой дар вчера, когда сограждане собрались в Толе [117] Тол — правительственное здание. для добровольных пожертвований на восстановление Афин. Пожертвовав крупную сумму и увидев, что другие богатеи не спешат последовать моему примеру, я взорвался и неожиданно для самого себя произнес по этому поводу такую речь, что мне устроили овацию, а число пожертвований и сумма оказались наивысшими за всю историю города. И многие, в восхищении от такого исхода дела, стали упрекать меня за то, что я не добиваюсь государственной должности. Тогда-то, Сократ, я и решил попытать свое счастье на нынешних выборах в стратеги.

Сократ же спросил:

— И чьи интересы ты собираешься отстаивать?

— Конечно же, народные, Сократ! Ведь справедливее народовластия нет правления! Что ты мне пожелаешь на этом добродетельном пути?

И Сократ сказал:

— Если уж тебя зовет, как ты сказал, твоя одаренность, следуй за ней. Только помни, Алкивиад: многие правители начинали путь добродетельно, да немногие его кончали так же…

И, обняв Сократа за совет, ушел Алкивиад. Сократ же, прибрав со стола и захватив сучковатую палку — от дурных и бешеных собак, расплодившихся после войны во множестве, — тоже вышел из дому.

…Каждый день ходил Сократ на агору, где было наибольшее скопление людей и где всегда поджидал его кто-либо из друзей-учеников, и, усевшись где-нибудь в тени платана или портика, вступал в беседы с каждым, кто этого желал, была бы только возможность приблизиться к неуловимой, вечно ускользающей Истине. И афиняне, зная, что этот человек, низкорослый, с выступающим животом, с шишковатой лысой головой и выпуклыми умными глазами, бескорыстен и отзывчив на любую просьбу, дать ли житейский совет, разобраться ли в запутанном споре или же посостязаться в диалектике, говорили о нем: «Вызвать Сократа на разговор все равно что позвать ездока в чистое поле: спрашивай и услышишь».

И лето, знойное и пыльное в Афинах, сменялось ветреной холодной зимой, зима сменялась летом, Сократ же все ходил по городу и, неустанными беседами разоблачая беззакония, несправедливости и ложь, побуждал сограждан к добродетельному знанию; и к тому же звали сочинения его друзей.

Но в иную бессонную ночь мучили Сократа тяжкие сомнения в возможность разума исправить нрав людской, ибо видел: как и прежде, как всегда, гнездится в народных Афинах зло и рядом с нищенством многих цветет непомерная роскошь немногих, и алчность, мздоимство, обман, корысть властолюбия, ложь и невежество правящих подтачивают государство, как точит ржа железо.

И утешал себя мудрец надеждами, что плоды добродетели его самого и друзей его не сгинут безвозвратно, что рано или поздно семена от них, найдя благодатную почву в сердцах, прорежутся новыми всходами, а всходы вновь дадут побеги добродетели, ибо вечна она, добродетель, и ведет свой бесконечный путь из века в век, властвуя над временным торжествованьем зла… Но слабо утешала эта мысль, ибо нечестие текущей жизни афинян, едва он вспоминал о ней, оборачивалось для него тщетой взывающего к добродетели ума; и хотя доказывал сам, что научиться добродетели нельзя, а зарождается она от добродетельного семени родителей и воспитания в младенчестве, более всего был угнетен Сократ неправедностью своего ученика, Алкивиада.

И подобно старому Анаксагору, устремившему свой зоркий глаз в ночное небо, дабы понять закономерности физической природы, наблюдал теперь Сократ судьбу Алкивиада, видя в ней загадку человеческой природы с извечными метаньями от зла к добру. И подлинно: как буря лодку без ветрил, швыряло честолюбие Алкивиада из крайности в крайность, то вознося его в глазах людей в герои, то низвергая в омут безрассудства, ибо с тех самых пор, как афиняне, отдавая дань родовитости и ораторскому дару тридцатилетнего Алкивиада, выбрали его в стратеги, совершил он такое множество противоречащих деяний, что сделался предметом пересудов для Афин и даже всей Эллады на долгие годы вперед.

Начал же Алкивиад с того, что, жаждуя первенства среди стратегов, расставил сети Никию, мудрейшему из них, и с помощью различных козней мешал ему кренить мирный договор со спартанцами и, вызвав этим недовольство Никием у афинян, хитросплетением речей посредника между враждующими сторонами поссорил со спартанцами элейцев, мантинсийцев и аргосцев, македонский Эпидавр толкнул к войне с аргосцами и, выждав случай, восстановил через своих сторонников народовластие, выгодное для Афин, в Аргосе, Мантинсе и Элее; и затмив тем самым как политик Никия, замыслил молодой стратег купить расположение народа щедростью, взял на полное свое содержание пленных в Пилосе спартанцев, а для афинской бедноты выставил в своем дворе, перед домом-дворцом, множество столов с едой и выпивкой, чтобы каждый, кто захочет, приходил сюда и ел хоть каждый день.

Но более всего удручала Сократа нескромность Алкивиада в житейских делах, ибо муж государственный, будучи на виду, отвечает не только за слова и за дела на общественном поприще, и личная жизнь его должна быть добродетельным примером.

Алкивиад же показывал примеры расточительного своеволия. Тысячи голодных и холодных ютились еще на окраинах Афин, а он, как некогда Крез, утопал в роскошествах. Хиос [118] Остров в Эгейском море. доставлял ему отборнейший корм для его многочисленных лошадей, Лесбос слал корабли, груженные бочками самого дорогого в Элладе вина, Эфес [119] Город в Ионии. прислал ему царский дар — походную палатку из атласа, тканного совместно с золотыми нитями; а на людях он появлялся в пурпурных одеяниях царей, окруженный толпой восхищенных почитателей; в доме же его висели, поражая глаз друзей, золотые доспехи воина.

И в страстях своих не знал он удержу. Замыслив уподобить красотою внутренности дома храмам афинским, дерзнул Алкивиад похитить художника Агатарха и, заточив его в своем дворце, не выпустил оттуда, пока именитый художник не украсил стены покоев росписью, изображавшей подвиги Геракла. И в гневе мог Алкивиад ударить человека по лицу, и, ударив как-то раз аристократа Таврия, откупился от него потом богатым подношением.