Николай Фомичев - Во имя истины и добродетели [Сократ. Повесть-легенда]

— Почему же? Они обучались у тех достойных граждан, кто жил раньше их. Или, по-твоему, мало рождалось в нашем городе доблестных мужей?

— А были ли они, эти доблестные мужи, и хорошими учителями добродетели, вот что хотелось бы знать. Согласен ли ты, к примеру, что Фемистокл был доблестный человек?

— Еще бы!

— Значит ли это, что, если кто и был хорошим учителем добродетели, так это он?

— Думаю, что так!

— Тогда вспомни: его сын, Клеофан, был отличнейшим наездником. Он умел и прямо стоять на лошади, и на полном скаку, стоя бросать с нее дротики, и вытворял еще немало чудес; и все это преподал ему отец. Ты, верно, слышал об этом от стариков?

— Слышал.

— Так что сказать, будто сын Фемистокла был бездарен по природе, нельзя?

— Как видно, нельзя.

— Но слышал ли ты, что Клеофан был добродетелен в том же, в чем его отец, в государственной мудрости?

— Совсем напротив…

— Вот, видишь… Так что же, Фемистокл нарочно не захотел приобщить своего сына к мудрости, которой сам был славен?

— Как видно, не захотел! — уцепился Анит за Сократово предположение.

И Сократ сказал:

— Вот тебе и великий учитель добродетели! А ведь ты, Анит, признал его одним из лучших среди наших предков…

И не зная, что сказать, молчал Анит краснея. И, поглядывая на отца, усмехался младший Анит.

И тогда сказал Платон, шевельнув могучими плечами:

— Хотел бы и я привести пример, Сократ. Ты ведь знаешь, Анит, что Перикл, человек и вовсе выдающейся мудрости, воспитал двух сыновей от первой жены, Парала и Ксантиппа?

— И что же? — нехотя откликнулся Анит.

— Так неужели он не хотел их сделать мудрыми? А что из этого получилось? Оба они были известны больше своей глупостью, чем добродетелями.

— А может быть, Периклу недосуг было заняться сыновьями? — сердито вопросил Анит.

Ответил же ему Сократ:

— Но ведь он был первым гражданином в пашем государстве! Уж он-то мог бы позаботиться найти учителей, кто сделал бы его сыновей доблестными. Вот и получается, Анит, что, видно, добродетели обучить нельзя…

И рассмеялись поражению Анита все свидетели, а сын его с таким презрением кольнул отца глазами, что в гневе вскочил демагог и оказал, грозя Сократу толстым пальцем:

— Что-то больно легко ты порочишь государственных мужей, Сократ! Я бы посоветовал тебе поостеречься делать это впредь! А тебе торчать здесь нечего! — оборотился он к Аниту-младшему, но, встретив насмешливый взгляд его, стукнул в гневе посохом и ушел.

Сократ же сказал с сожалением:

— Мне кажется, Анит не на шутку рассердился…

И, зло блеснув глазами в сторону отца, сказал его сын:

— В рассказе Эзопа говорится, что если тронуть свинью, она начинает визжать. У свиньи ведь нет ни шерсти, ни молока, нет ничего, кроме мяса. И как только ее тронешь, она визжит, думая, что ее хотят извести для мяса. Так же и люди, подобные отцу, вечно исполнены подозрений и правды страшатся пуще огня. А больше всего, учитель, зол отец из-за меня…

— Чем же мы досадили твоему отцу? — спросил Сократ.

— Тем, что я теперь сторонюсь его.

И Платон, рассмеявшись, сказал:

— В таком случае, прибавим на счет Сократа еще одно доброе дело.

— Но давай закончим спор, — оказал лаконец. — Откуда же берутся хорошие люди, если добродетели, как говорит Сократ, научиться нельзя?

И, подумав, сказал Сократ:

— Хорошим, мне кажется, становится тот, кого от рождения делает таким семья, мать и отец, а также и те кто познает себя, чтобы сделаться лучше…

И лаконец сказал:

— Прежде я думал, что знаю что-то о добродетели. Теперь же и в этом сомневаюсь…

И друзья Сократа добродушно рассмеялись на его слова, а Сократ сказал с улыбкой:

— Но ведь сомнение, мой дорогой лаконец, и есть начало познания…

— И еще просили узнать у тебя, как сделать граждан счастливыми? — Спросил лаконец Сократа.

И в задумчивости покачал Сократ своей высоколобой, шишковатой головой, сказав:

— Трудный вопрос ты поставил, лаконец…

Платон же сказал:

— Я тоже размышлял над этим, учитель. И вот к чему пришел: до тех пор, пока в городах не будут править искренние философы либо правители искренне и удовлетворительно философствовать, — до тех пор счастья не жди.

— Ты хорошо сказал, Платон, — кивнул Сократ. — Но об этом мы поговорим в другой раз, потому что надо пообедать.

А несколько дней спустя, когда Сократ, оставленный Ксантиппой нянчить Менексена, сидел с малышом на крыльце, быстро вошел Критон и, озираясь по сторонам, спросил:

— Помнишь ли, Сократ, как ты недавно уличил в невежестве Анита-старшего?

— Как же, — ответил Сократ. — Мы спорили тогда о добродетели.

— Так вот, Анит решил отомстить тебе за это унижение, а заодно и за сына, который, наслушавшись твоих бесед, совсем не признает отца.

— И каким же образом он собрался мне отомстить? — с улыбкой спросил Сократ.

И Критон сказал:

— Зря ты смеешься, Сократ. От верных людей я узнал, что Анит готовит на тебя донос.

— Смешно было бы мне, старику, бояться доносов.

— А разве ты не должен думать о детях? Ведь случись с тобой какое несчастье, сыновьям твоим придется испытать все то, что выпадает на сиротскую долю.

— Аниту не в чем обвинить меня.

— Клевета, вот что может быть обвинением. Ну можешь ты хотя бы на время отказаться от своих обличительных споров?

И, простодушно улыбнувшись, спросил Сократ:

— Как бы ты ответил на такой вопрос: в чем, по-твоему, сущность философа?

— В разуме, я бы сказал.

— А в чем еще? Не в том ли, что истина — смысл его жизни?

— И в этом также.

— Тогда ответь: запершись ли в четырех стенах мы ищем и находим истину или же в споре с людьми?

— Споря с людьми, конечно.

— Так не кажется ли тебе, что возможность спорить и свободно говорить необходима философу так же, как воздух для дыхания человеку?

— Наверно, так.

— Но если запретить ему дышать этим воздухом свободы, не будет ли он обречен как философ?

— Ты прав, Сократ.

— Но, предлагая мне, для которого философствовать значит жить, отказаться от споров, не обрекаешь ли ты меня тем самым на смерть?

Критон же возразил с обидой:

— Что ты, Сократ. Как можешь ты думать такое.

И Сократ сказал:

— Тогда не предлагай мне невозможное и не пугай меня Анитом.

— И все-таки, будь осторожен, Сократ, — попросил Критон и, ласково похлопав друга по плечу, ушел.

Но Сократ не умел быть осторожным, если он разоблачал невежество. Как-то раз под вечер он привел гостей, Платона и Аполлодора, и Ксантиппа, выбежав навстречу из дому, с бранью накинулась на мужа, коря его за то, что нечем угостить людей. И юные друзья Сократа, смутившись, хотели уйти, но Сократ их удержал и, выждав, пока Кстантиппа вернется в дом, где заревел Менексен, сказал: