Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

— Ну, хорошо, — согласилась докторша. — Одевайте халаты, пойдемте.

Они шли по длинному коридору мимо столиков, за которыми сидели дежурные медсестры, мимо прогуливающихся больных в серых халатах, повернули раз, другой, в самом конце коридора остановились возле двери, и Мария, вдруг представив умирающего Василия, почувствовала головокружение и тихо стала опускаться на пол, цепляясь ослабевшими руками за Зинаиду.

Зинаида подхватила ее, подбежала сестра, вдвоем они довели Марию до кушетки, уложили…

Что-то сердитое, как казалось Марии, говорила докторша, запахло нашатырным спиртом, защипало глаза, в носу, Мария глубоко вздохнула и попробовала сесть, но ей не позволили.

— Что же это ты, девонька моя? — хлопотала над ней докторша. — Эдак и тебя самою придется госпитализировать… Где же тебе ухаживать за больным-то…

— Я умею, — защищалась Мария слабым голосом, уверенная, что обязана убедить докторшу, иначе для нее, для Марии, все пропало и сама жизнь — тоже. Она вдруг поняла окончательно, что без Василия жить не сможет, что никакой Кондоров его не заменит, что она лучше умрет в этой больнице вместе с Василием, чем вот так вот и… и…

— Я больше так не буду, — прошептала Мария, будто провинившийся ребенок, в то время как докторша то щупала ей пульс, то прикладывала к груди стетоскоп.

— Ну, ладно, — заключила докторша, сунув трубку стетоскопа в карман халата. — Сердечко у тебя как будто в порядке, маленький обморок — это с нами, бабами, случается. Защитная реакция, как считает академик Павлов… Тебя как зовут-то?.. Маня?.. Так вот, Манечка, ты все-таки полежи минут пять, а я пока посмотрю на твоего суженого.

И докторша вместе с молоденькой медсестрой вошла в палату, дверь за ними тихо закрылась, и стало слышно, как тикают на стене над сестринским столом часы-ходики с кукушкой.

— Ну, Манька, ты вообще, — неодобрительно покачала головой Зинаида. — Шли, шли и пришли: нате вам! Ты уж держись: мало ли что! А то он сам больной, да ты еще в обмороки будешь шлепаться… Прямо как в кино.

Мария села и вздохнула: порыв у нее прошел, она чувствовала себя усталой, опустошенной, даже какой-то очень уж старой. От уверенности, которая гнала ее сюда, не осталось и следа. Ей даже расхотелось идти в палату и видеть Ваську: вдруг он так глянет на нее, так глянет, что хоть в омут. Да и что, собственно говоря, она в нем нашла? Парень как парень, таких тысячи.

Открылась дверь палаты, вышла сестра, прошла к своему месту, извлекла из белого шкафчика две марлевых повязки и закрыла ими Зинаиде и Марии рот и нос, после чего внимательно посмотрела на Марию и спросила:

— Ну, как самочувствие?

— Нормально, — тихо ответила Мария.

— Тогда пойдем. Но учти: он в забытьи. Но все равно: вы потише, поаккуратнее, — строго велела она, подвела их к двери палаты, отворила, посторонилась, пропуская девушек вперед.

Палата была большой, на шесть коек, и Мария в растерянности остановилась в дверях, не зная, к какой койке идти. И Зинаида тоже оглядывалась, не находя Василия, пока сестра не указала им на койку у окна в правом углу. На этой койке, к которой Мария подошла с замирающим сердцем, лежал человек, на Ваську Мануйлова совсем не похожий. Только приблизившись вплотную, она разглядела знакомый нос с небольшой горбинкой, широкий лоб, прямой рот и крутой подбородок, темные густые волосы и густые брови вразлет.

Да, это был Васька, но как же он изменился с тех пор, как она видела его последний раз, — с их случайной встречи у проходной завода, — как похудел и постарел!

Мария наклонилась к нему и услыхала тяжелое дыхание, с хрипами и всхлипами, будто работала внутри у Василия какая-то испорченная машина. Взяв салфетку с тумбочки, Мария вытерла ему мокрый от пота лоб и вопросительно глянула на докторшу. Та поощрительно улыбнулась и пояснила:

— Вот в таком состоянии он почти неделю. Организм у него крепкий, будем надеяться, что выстоит. Возможны, правду сказать, осложнения. Как видите, девушки, я ничего от вас не скрываю. Сами-то вы что думаете?

И все, в том числе и Зинаида, уставились на Марию.

— Я? Я хочу остаться… Я умею ухаживать, — прошептала Мария, пугаясь собственной смелости.

— Ты работаешь, Машенька? — ласково спросила докторша.

— Да. Но я могу взять отпуск. Я попрошу, и мне дадут. — И уже более уверенно: — Они же не могут не дать, раз такое случилось! Правда?

— Пожалуй, — согласилась докторша. — Я напишу тебе бумагу, покажешь ее своему начальству. Я тоже думаю, что они не откажут. — И вдруг привлекла к себе Марию и погладила по голове. — Хорошая ты девочка. Дай бог вам счастья.

Когда Василий ненадолго приходил в себя, он неизменно видел перед собой одно и то же девичье лицо в белой шапочке, склоняющееся над ним, очень знакомое лицо, и в мучительном напряжении, желая вспомнить, где он видел это лицо, вновь впадал в забытье.

Лев Петрович Задонов в прошлом году ушел из наркомата железнодорожного транспорта, поступив рядовым инженером в конструкторское бюро, занимающееся проблемами паровых котлов большой мощности. Ему надоело возиться со всякими входяще-исходящими бумагами, давно хотелось живого, настоящего дела, но толкнуло его на решительный шаг вовсе не это желание или проснувшееся призвание, а постоянно растущее ощущение неуютности и даже опасности в самой наркоматовской атмосфере.

К этому времени, то есть к началу 34-го года, Лев Петрович занимал должность заместителя начальника отдела по паровым котлам для отечественных паровозов большой мощности. Разумеется, конструировали котлы не в наркомате, и строили тоже не здесь, но работники наркомата отслеживали, как идут дела в специализированных КБ, институтах и лабораториях, на заводах, выбивали и распределяли деньги, выделяли оборудование, составляли планы, требовали их неукоснительного выполнения.

Начальником отдела больше пяти лет был старый русский инженер Трегубов, большой специалист в своем деле, но в прошлом году, в январе, его вдруг арестовали и объявили врагом народа, что повергло весь отдел в состояние паралича и ожидания еще чего-то худшего, но уже для всех остальных.

Трудно было поверить, что Трегубов мог быть замешан в какие-то политические аферы: троцкистом он не мог быть ни в коем случае уже хотя бы потому, что Троцкого помнил хорошо, терпеть не мог его даже на нюх, связывая с его именем чуть ли ни развал всего железнодорожного транспорта в бытность свою наркомом. Да и стар Трегубов был для политики, но не для дела, которому посвятил всю свою жизнь.

На место Трегубова пришел некто Аронов Илья Самсонович, тут же оброс своими людьми, и оказалось, что все, что до него делалось, делалось совсем не так, как нужно, следовательно, все надо переделывать и начинать чуть ли ни с самого начала. Однако продержался Аронов лишь до апреля: накануне Первомая его арестовали прямо в кабинете.