Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

— А я в церкви редко бывала, — перешла к воспоминаниям и Зинаида. — У нас в деревне церкви не было, а в село идти — это через две реки, да потом еще пехом верст пять — не шибко-то находишься. Да и скучно… в церкви-то. Я ж ничего тогда не понимала. А в городе… Мне, например, демонстрации очень нравятся. Если погода, конечно, хорошая. Идешь по улицам — везде флаги, музыка, народ такой веселый, кто пляшет, кто поет… Нет, я на демонстрацию пойду, даже если пускать не будут. Мы вон с Маней в прошлом году как хорошо прошли… Мань! — толкнула плечом Зинаида подругу. — Помнишь, как мы отстали от своих и попали к выборжцам? Вот смеху-то было!

Мария глянула снизу вверх на свою подругу и тихо улыбнулась.

— Мань, ты чегой-то последнее время, как чокнутая ходишь? — прицепилась Фроська. — Аль подцепила чего?

— Чего подцепила? — не поняла Мария.

— Ничего она не подцепила! — резко вмешалась Зинаида, чувствующая ответственность за судьбу Марии и необходимость постоянной над ней опеки. — А ты, Фроська, жри свои баранки, а к человеку не приставай.

— Да я чо! Я и не пристаю. Так только спросила, — оправдывалась Фроська. И глубокомысленно заметила: — А только жить надо в свое удовольствие. А то как в деревне: изба, скотина, поле да огород, да мужик пьяный, да детей орава, да еще свекор со свекровью. Я на эту старорежимную жизню насмотрелась, больше не желаю. Церкву только вот и жалко.

— Много ты в ней понимаешь, в жизни-то! — обрезала Фроську Зинаида. — Я б, например, вернулась в деревню, если б там по-другому делалось. А так… В городе тоже не все углы медом мазаны.

— Это верно, это так, — со вздохом согласилась Фроська.

Перед общежитием топтался Иван Кондоров в новом синем плаще и в шляпе. В руках крохотный газетный кулечек. Заметив девушек, несмело зашагал им навстречу, пряча кулечек за спину.

— Господи, Мань! — торопливо и негромко заговорила Зинаида, беря Марию под руку. — Ты б или замуж за него выходила, или отшила бы его раз и навсегда. Чего парня-то мурыжить? Тоже ему не сахар так-то вокруг тебя ходить да облизываться.

— Не хочу я его, — одними губами ответила Мария и потупилась.

— Ну-у, не хо-очешь… Счас не хочешь, там, глядишь, и захочешь. Дело-то наше бабье — оно такое…

— Все равно не хочу, — упрямо твердила Мария.

Иван подошел, загородил дорогу, поздоровался:

— Здравствуйте, девчата! С наступающим праздником вас!

— Здравствуй, Ванечка! — пропела Зинаида, протягивая Ивану руку и загораживая собой Марию. — Ты никак работу прогуливаешь? Не боишься на Черную доску попасть?

— Не, я не прогуливаю: у нас трансформатор на подстанции сгорел, так нас отпустили. Сейчас там гепеу разбирается. — И добавил: — Вредительство, сказывают.

— Ох, и когда этих вредителей повыведут! — воскликнула Фроська. — Все выводят на чистую воду, выводят, а они никак не переводятся.

— Выведут, — пообещал Иван, передвигаясь в сторону Марии, выглядывающей из-за спины Зинаиды. Посмотрел на нее тоскливыми глазами, жалко улыбнулся, спохватился, торопливо развернул кулек и протянул букетик подснежников. — Это тебе, Мань… С праздником тебя!

— Ну, Ва-анечка! — восхищенно пропела Зинаида, перехватывая цветы. — Ты скоро совсем человеком станешь: уже цветы барышням даришь, скоро и до конфет дойдешь. Молодец! — И, отступив в сторону, протянула цветы Марии: — Держи уж, раз дарят.

Мария осторожно приняла букетик, сердито покосилась на Ивана, не зная, что говорить, что делать.

— Ну, мы пойдем, — смягчилась Зинаида, беря за рукав пальто Фроську, с неподдельным интересом рассматривающую парня маленькими жадными глазками, — а вы тут покалякайте пока. — И, отойдя на несколько шагов, кинула на ходу: — Мань, только ты не задерживайся: я пельмени счас готовить буду!

— Пойдем погуляем, — предложил Иван, уступая дорогу новой стайке работниц. — А то тут затолкают.

Мария затрясла головой.

— Нам сегодня убираться надо, потом стирка…

— А я сегодня свободен, а завтра не могу, — произнес Иван с сожалением. И пояснил: — У нас завтра генеральная репетиция физкультурного парада. С утра и до вечера. Не знаю, когда освобожусь. — Он торопился, почувствовав некоторую неуверенность в поведении Марии, сыпал и сыпал словами, стараясь, чтобы слова эти звучали как можно убедительнее, жалея, что не купил конфет. — Я выступаю сразу в трех номерах… То есть сперва в одном, потом мы обегаем площадь Урицкого, потом еще раз… Сперва я несу портрет товарища Молотова, потом участвую в пирамиде, потом мы переодеваемся и проходим с лыжами и флагами. Месяц уже репетируемся. Жаль, что ты не на трибуне, а то б увидела. Знаешь, как здорово! Но нас будут снимать в кино и показывать в выпуске "По стране Советов", так что еще посмотришь.

Иван выдохся и не знал, что еще сказать.

Мария глянула на него исподлобья, но с интересом; в голове мелькнуло: "А может, и правда: стерпится — слюбится?"

— Так это, — несмело предложил Иван, — Давай после демонстрации встретимся и отпразднуем… У меня и вино есть, и закуска. — И поспешно добавил: — Можешь и Зинаиду пригласить… если хочешь.

— До праздников еще дожить надо, — ответила Мария и подняла голову. — Я пойду, ладно?

— Иди, конечно, — легко согласился Иван. — А то пельмени остынут. — И впервые его угловатые черты лица помягчали и озарились улыбкой надежды.

Мария шла, спиной чувствуя взгляд Ивана. Поднимаясь по ступенькам крыльца, подумала: "А он ничего, глаза только какие-то… И губы… Совсем губ нету".

И впервые Василий показался ей далеким и невозможным в реальной жизни, не имеющим к ней никакого отношения. Как артист кино. А угрозы Ивана засадить Василия она никогда всерьез не принимала, потому что даже представить себе не могла, что такое может случиться, что вообще бывает, чтобы по желанию какого-то человека — хоть бы и по ее, Марииному, желанию, — кого-то можно упрятать в тюрьму.

Ну, погрозился Иван… А кто он такой? Просто работяга, как и сам Василий, как и она сама, как и тысячи других. Не начальник же. А в ГПУ — там ведь, должно быть, головастые люди сидят. Такие, как старший брат Михаил. Мало ли кто чем грозится сгоряча да из ревности. Что ж, за одно это и сажать? Даже подумать смешно.

"Он, Васька-то, правду Зинка говорит, небось, забыл, как меня и зовут, а я, дура…"

Но облегчения эти мысли Марии не принесли, наоборот, на душе стало как никогда тоскливо, будто шла она, шла туда, где ее ждут, а пришла к пустому месту.

Уже с семи утра у проходной завода "Светлана" гремит духовой оркестр из заводской самодеятельности, чуть поодаль заливаются гармоники, рявкают басами баяны, звенят, выделывая замысловатые коленца, балалайки, пробуют голоса певуньи.