Сьюзан Вриланд - Клара и мистер Тиффани

— Моя мать уже давно болеет. Она кашляет желтым и отказывается идти в больницу. Хочет умереть рядом с папой, а он пьет, — с горечью призналась Джулия.

— Кто зарабатывает деньги в вашем доме?

— Мама сдельно работает кружевницей. Шесть долларов пятьдесят центов в неделю. Но теперь она уже не может работать подолгу.

— Почему твой отец не работает?

— Его надолго запирают в лечебнице для умалишенных на Блэквелл-Айленде.

— У тебя есть братья и сестры?

— Трое. Двое младше меня. Старшему брату стукнуло семнадцать. Он тоже не может найти постоянную работу.

— Почему?

— Каждый раз, когда он попадается на воровстве, ему приходится отправляться на «Меркурий». — Джулия горестно вздохнула, собираясь с силами продолжить рассказ. — Это судно в порту, где плохие мальчики мотают срок, — объяснила Ольга, держа Джулию за руку.

Как можно деликатнее я спросила, не позволит ли она мне поговорить с ее матерью, чтобы та легла в благотворительную лечебницу.

— Она скопила немного денег, но не хочет тратить их на больницу. Мама считает, люди заражаются там болезнями. Она говорит, что деньги пригодятся ей на похороны.

— Не хотела бы ты, чтобы я навестила ее?

Уставившись на подол платья, она другой рукой обхватила подбородок. Ольга прошептала ей несколько слов по-польски. Я подождала, пока Джулия еле заметно кивнула.

Выход на Нижний Ист-Сайд был осложнен глубокой слякотью. Квартирка Джулии находилась в задней части некогда большого дома на речном берегу Седьмого района. По пути на четвертый этаж мне пришлось обойти старика, который, тихо плача, сжался в комок на ступеньках лестницы. Его изношенные ботинки были лишены шнурков, а мягкие «языки» отвисали в разные стороны, подобно языкам страдающих от жажды собак.

По крайней мере домашний очаг Джулии находился не в общем зале. Ее жилище состояло из трех проходных комнат, лишенных какой бы то ни было удобной мебели. На гвоздях над ведром, поставленным на табуретку, висели полотенца, а на другом гвозде болталось небольшое зеркало и щетка для волос. Масляная лампа с закопченным сажей стеклом стояла на корабельном сундуке рядом с изящным, наполовину готовым кружевным воротником, приколотым булавками к куску картона.

Мать Джулии оказалась миловидной миниатюрной женщиной, на щеках которой еще сохранились ямочки Джулии, но закутанной в бесчисленные одежки. Ее глаза, подобные голубым ирисам, оправленным в лунный камень, смотрели мимо или даже сквозь меня, сквозь весь этот мир. Она устала и была рада умереть в тридцать семь лет. Сколько же боли потребовалось, чтобы отвадить человека от жизни, от желания увидеть завтрашний день и день, следующий за ним? Какая часть этого была физической болью, а какая — отчаянием? Коренной причиной болезни вполне могла быть беспросветность ее унылой жизни.

Я ушла в печаль после вялого обещания матери, что она пойдет в бесплатную больницу медсестер благотворительного общества на Генри-стрит, но это, я знала, не могло исцелить ее отчаяния.

Топор упал, когда я меньше всего ожидала, — на Валентинов день. Десять мастеров из мужского отделения витражей вихрем влетели в нашу студию, локтями оттолкнули мисс Джадд и Мэри с дороги и свернули в трубку большие картоны для витражей с глицинией и цветами калины.

Я пулей вылетела из своей студии:

— Стойте! Что вы затеяли?

Они сняли два стеклянных мольберта с закрепленными кусками стекла, находящихся в вертикальном положении.

— Вы не можете забрать их! — завопила Мэри. — Это наши витражи.

— Вы не имеете права, — ровным, но твердым голосом изрекла мисс Джадд.

— Задание на эти витражи было выдано нам, и мы намерены завершить их, — заявила я.

— Ничего у вас не выйдет! — Предводитель и его напарник высыпали куски для узора на стеклянные мольберты.

Нелли и Тереза ухватили сколько смогли, но двое вырвали стекло из их рук.

— Я доложу об этом мистеру Томасу как о вопиющем нарушении наших прав!

— Наглая баба! Поосторожнее, а то в следующий раз мы придем за абажурами.

Я поспешила преградить им путь через дверной проем, но они отодвинули меня с дороги и ушли с двумя витражами, кусками стекла, картонами, оригинальными акварелями и ухмылками на лицах.

Беснуясь от гнева, я подхватила юбки и понеслась вниз по лестнице на третий этаж в кабинет мистера Томаса.

— Вы посылали десятерых мужчин забрать витражи с глицинией и цветами калины?

— Нет.

— Они только что пришли и унесли стекло, картоны и все остальное.

— Им не следовало делать это.

— Так сделайте вы что-нибудь в связи с этим безобразием!

— Успокойтесь, миссис Дрисколл. Присядьте.

— Не успокоюсь! — Я ударила кулаком по столу, и мистер Томас отшатнулся. — Даже не пытайтесь умиротворить меня! Не ожидайте, что я смирюсь с тем, что у моего отдела неправомерно отобрали работу.

— Возвращайтесь в студию. Я посмотрю, что можно сделать.

— Глициния слишком мала и сложна, чтобы мужчины сумели сделать ее. У них слишком грубые пальцы для крошечных кусочков. — Я указала на его собственные толстые и несгибающиеся, как сигары. — И цветы калины слишком нежны для них. Мужчины не владеют искусством подборки. Мистер Тиффани сам подтвердит это.

— Я сказал: посмотрю, что можно сделать.

Ну и мышь!

— Я буду ждать возвращения витражей к концу дня. Вы можете принести их сами.

Я ждала. Шесть девушек сидели, праздно сложив руки, обескураженные, поглядывая на меня в ожидании новостей. Я спросила Джо Бриггза, что ему известно. Ничего. Он не был связан с окнами. По его словам, мистер Тиффани редко показывался в эти дни, потому что миссис Тиффани захворала.

Джо поведал мне:

— Он увлекся фотографией, так что проводит много времени в темной комнате у себя дома.

Я почувствовала, что падаю духом. Когда им овладевала новая страсть, он предоставлял всем старым увлечениям плыть по воле волн. Я могла только еще раз отправиться к мистеру Томасу и мистеру Платту, казначею, который всегда старался держаться подальше от моего отдела. Ждать поддержки от них не приходилось. А Генри не обладал здесь властью.

Они совещались за закрытыми дверями в кабинете мистера Платта, так что мне пришлось ждать в коридоре. Наконец мистер Томас вышел, но, увидев меня, пробормотал:

— Потом. — И тут же сбежал с поникшими плечами в помещение мужчин. Мистер Платт захлопнул дверь прямо перед моим носом, но не слишком проворно, и я увидела в кабинете Генри, обхватившего голову руками. От его позы, горестной и поникшей, я онемела.

Позже, после полудня, Генри вошел в мою студию и вновь затворил за собой дверь.

— Извините, Клара, но я должен спешить. Я просто хотел, чтобы вам было известно: акт насильственного захвата витражей санкционирован «Профсоюзом глазуровщиков и стеклорезчиков».