Джек Дэнн - Собор памяти

— Жизнь — испытание, — ответил ему Куан, отпустив перед тем несколько комплиментов его прекрасному вкусу в книгах. — Помни, Леонардо, твои друзья зависят от тебя... и ожидают тебя.

— Где они? — спросил тогда Леонардо.

Но Куан сказал ему довольно лишь для того, чтобы оставить его в подозрении, что калиф тайно оставил роскошь Каира и отправился со своими бедуинами в пустыню, взяв с собой Америго — робкого Америго, который равно боялся толпы и женщин. Теперь он был с Красным Джинном, с калифом, который может убить его просто из каприза. О судьбе Бенедетто и Зороастро оставалось только гадать.

Леонардо не видел никого, кроме стражей и шлюх, что навещали его по ночам. Но даже шлюхи были незнакомками: каждую ночь приходила новая. Он позволял им остаться, потому что отчаянно нуждался в обществе; и он представлял себе, что это Джиневра, или Симонетта, или Айше. Иными ночами, занимаясь с ними любовью, он втягивал ноздрями запах их мускуса и благовоний, словно это был удушающий дым пламени, которое пожрало Джиневру в её спальне.

Джиневру, обручённую со смертью.

Айше. Она снова и снова посещала его думы, мечты, фантазии; и Леонардо размышлял о времени, когда она была с ним. Он вспоминал мирные минуты и яростные мгновения любви и дивился, как и когда она успела так запечатлеться в его мыслях. Она не интересовала его, а занятия с ней любовью — ещё меньше. Однако она из ревности похитила у него Никколо. Он вспомнил, как она вскрикивала от боли, когда он брал её... со злостью. Словно она была не объектом вожделения, не сладостным бальзамом, а просто красивым чувственным орудием в чужих руках.

И он всё время помнил о Никколо — его подопечном, его ответственности... и поражении.

Когда худая прыщавая шлюха покинула его постель, Леонардо сел сочинять письмо при свете своей водяной лампы. Скоро мулла призовёт правоверных к молитве, и рассвет окрасит минареты в золотое и розовое. Он писал быстро, по-латыни.

«Дорогой маэстро pagholo!

Я пишу Вам это письмо с великою печалью и мукой, но я и так уже слишком долго колебался, нет, откладывал его. У меня есть основания и доказательства, чтобы быть уверенным: Никколо Макиавелли мёртв. Обстоятельства, которые привели к этому...»

Леонардо вырвал листок из записной книжки и смял в ладонях, пролив чернила на стол. Он обмакнул перо в чернильную лужицу и готов был уже начать сначала, когда Куан, вошедший в его покои неслышно, как дух, и стоявший в паре футов за его спиной, сказал:

— Итак, Леонардо, я вижу, ты наконец готов похоронить своего друга.

Куан был одет в пышные одеяния калифа.

— Добро пожаловать, Куан, — холодно сказал Леонардо, взглядывая на дверь, чтобы проверить, одни ли они. — Час слишком поздний — или, мне бы лучше сказать, ранний. Что привело тебя сюда?

— Дружбы тебе не довольно? — осведомился Куан.

— Для друга ты чересчур хорошо исполняешь роль тюремного надзирателя.

— Неплохо, — улыбнулся Куан. — Ты хорошо выучил арабский; скоро, думаю, ты начнёшь писать стихи на этом святом наречии.

— Быть может, уже начал. — Леонардо указал на диван. — Не хочешь ли закурить?

— А, так ты в конце концов оценил по заслугам радости гашиша?

— Я обнаружил, что ваш табак помогает мне думать. Разве не зовётся он «другом узника»?

— Но у меня создалось впечатление, что ты очень стоек в своих привычках. Я, кстати, полагал, что у тебя очень мало пороков — если они вообще есть.

— Ты затем и пришёл? Чтобы расспросить меня о моих привычках?

— Нет, Леонардо, я пришёл увести тебя отсюда.

— А что с...

— Твоими друзьями?

— Да, с моими друзьями.

— Они в безопасности — и далеко отсюда.

— Где?

— Тот, кому я спас жизнь, и фокусник Зороастро — с Деватдаром.

— Ладно, тогда — где Деватдар?

— Я доставлю тебя туда, Леонардо. Это менее опасно, чем объяснять. — Куан обвёл рукой стены с таким видом, как будто вдоль них выстроились ряды шпионов. — На тебя произвели впечатление мои фокусы с памятью на вечеринке у мессера Нери?

— Да, конечно, но...

— Ну так у меня припасено кое-что ещё, чтобы произвести на тебя впечатление, Леонардо. Быть может, ты не единственный человек, который умеет летать. Давай-ка поиграем в маскарад, как когда-то во Флоренции.

— Не уверен, что понимаю, о чём ты говоришь, — нетерпеливо сказал Леонардо.

— Ты устал, друг? — спросил Куан.

— Нет.

— Тогда пошли…

— Сейчас?

— Да, и времени у нас не много.

— Я должен собраться, у меня в bottega остались изобретения и записи.

Куан раскрыл сумку:

— Здесь записи из твоей мастерской. Бери те, что здесь, и идём. И не тревожься о своих машинах. Их тебе доставят.

С этими словами Куан вышел из комнаты, и стражи стали у дверей, дожидаясь, когда Леонардо выйдет следом.

— Ты как-то спрашивал, что меня радует, — сказал Куан, когда они уже стояли на широкой плоской крыше одной из стен Цитадели. — Так вот: это.

Ему не было нужды указывать на огромную колыхавшуюся массу бумаги и льна, что раздувалась и волновалась над прямоугольной кирпичной печью, сложенной в виде пирамиды. Даже с этого расстояния — более двадцати футов — Леонардо ощущал густой едкий запах дыма, которым наполнялась сшитая из бумаги и льна оболочка. Верёвочная сеть оплетала верхнюю полусферу; к верёвкам присоединена была плетённая из прутьев корзина.

— Что это? — спросил Леонардо. На сферу, которая уже целиком развернулась, должно было пойти не меньше трёх сотен элей материала. Двенадцать рабов всем весом удерживали канаты, чтобы не дать гигантскому шару уплыть в небо. Рассвет сделал резную громаду Цитадели серой с розовыми крапинками, словно длинные пальцы света сплелись с камнем; а Леонардо смотрел вверх, на сферу, теперь видимую ясно: она была украшена ало-золотым верблюдом из тесьмы, нашитой на поверхность шара; верблюд колыхался и казался живым.

Куан подбежал к шару и закричал на людей:

— Залейте огонь! Верблюд полон дыма! Он вот-вот вспыхнет!

Из печи вырывались язычки пламени. Рабы накрыли жерло железным колпаком и по приказу Куана поливали водой из вёдер плетёную корзину и льняное основание шара.

— Сюда, Леонардо! — позвал Куан. — Пора! Быстрей!

Заворожённый, Леонардо вслед за Куаном забрался в корзину; шар плясал и подпрыгивал в воздухе. Корзина, в которой они стояли, была около двадцати футов в диаметре снаружи и около семнадцати — изнутри. Над корзиной, так, чтобы легко можно было дотянуться, висела жаровня.

— Как это действует? — в восторге спросил Леонардо.

Перед ним явно была летающая машина, но такая, какую Леонардо никогда бы и не придумал, хотя, пожалуй, кое в чём она напоминала изобретённый им парашют — просмолённое льняное полотнище. Внизу, под стенами Цитадели, кричала и славословила толпа.