Джек Дэнн - Собор памяти

— Спасибо, Леонардо.

— Теперь отойдите... нам с Великой Птицей пора взлетать.

Леонардо поглядел вниз так, словно видел всё это в первый раз, словно каждое дерево, каждое запрокинутое лицо приблизились, увеличились, каждое движение и звук стали ясны и раздельны. Мир как бы мгновенно разделился на составные элементы; вдалеке неровности и складки земли напоминали зелёное море с длинными густо-коричневыми тенями, и над этими неподвижными «водами» возносились самые разные человеческие строения: церкви и колокольни, сараи и домишки, окружённые вспаханными полями.

Сердце Леонардо гулко билось в груди; и на миг он потянулся к покою и безопасности своего собора памяти, где прошлое было ясно, а причины и следствия непререкаемы. Ветер дул с северо-запада, и Леонардо ощущал вокруг себя его дыхание. Вершины деревьев шелестели, перешёптываясь, когда тёплый воздух струился в высоте. Тёплые токи незримо возносились в небо, увлекая его за собой; крылья трепетали. Пора, понял Леонардо, не то его попросту стянет с обрыва.

Леонардо шагнул с края обрыва, словно бросаясь в море. На миг, проваливаясь в пустоту, он ощутил головокружительный восторг и следом — тошнотворный страх, от которого сжалось сердце. Хотя он работал воротом и стременами, заставляя крылья двигаться, он не мог удержать себя на высоте. От многочасовых упражнений его движения стали почти рефлекторными: одна нога отбрасывается назад, опуская одну пару крыльев, руки бешено крутят ворот, поднимая вторую, кисти рук выворачиваются то влево, то вправо. Он работал с механизмами, вкладывая в свои усилия каждую крупицу своих высчитанных двухсот фунтов мускульной силы, и мышцы его горели от напряжения. Хотя Великая Птица могла планировать, но в передачах слишком сильно было трение, да и сопротивление ветра оказалось чересчур велико. Он едва мог шевелить крыльями.

Он падал.

Знобящий, режущий ветер терзал его слух непрерывным воем. Одежда хлопала вокруг тела, словно ткань его падающих крыльев — а небо, холмы, лес и горы спиралью кружились вокруг, и Леонардо ощутил ледяное касание возвратившегося наяву кошмара — кошмара о падении в бездну.

Но падал он сквозь свет, столь же мягкий, как масло. Под ним был знакомый край его юности — и он вскидывался, вопреки всякой логике, рвался к небу, чтобы схватить его руками. Он видел дом отца, а вдалеке — Апуанские Альпы и древний мощёный тракт, проложенный ещё до того, как Рим превратился в империю. Его чувства обрели ощущение сна, и он молился, дивясь себе й глядя на пурпурные тени деревьев внизу, готовых пронзить его копий, и всё давил, давил на педали и вращал механизм ворота.

Затем он ощутил вкруг себя порыв тёплого воздуха и внезапно — головокружительно, непостижимо — начал подниматься.

Крылья его были распростёрты и неподвижны. Они не шевелились, и всё же он поднимался. Словно Божья рука влекла Леонардо ввысь, в небеса; а он вспоминал, как выпускал коршунов и следил, как они ищут воздушные потоки, чтобы подниматься, паря и не махая крыльями.

Так и Леонардо теперь поднимался в тёплом потоке — приоткрыв рот, чтобы облегчить растущее давление в ушах — пока не увидел вершину холма в тысяче футов под собой. Край холмов и рек, хуторов и лесов отдалился, превратившись в аккуратный чертёж из завитков и прямоугольников — след трудов человека на земле. Во время подъёма солнце, казалось, засияло ярче, будто сам воздух был менее плотным в этих разреженных областях. Теперь Леонардо устрашился, что его может притянуть слишком близко к сфере, где воздух оборачивается огнём.

Он повернул голову, дёрнув петлю, связанную с рулём — и обнаружил, что может до некоего предела выбирать направление полёта. Но тут парение прекратилось, словно пузырёк тёплого воздуха, в который он был заключён, вдруг лопнул, прорвался. Ему стало холодно.

Воздух был холоден... и недвижен.

Леонардо яростно заработал воротом, надеясь, что сможет махать крыльями, как птица, покуда не отыщет новый поток тёплого воздуха; но ему не удалось добиться движения вперёд.

Снова он падал, как стрела — по дуге.

Хотя сопротивление воздуха было так велико, что он не мог удерживать крылья в горизонтальном положении, он развил достаточную скорость, чтобы начать подъём. Он и поднялся немного, но опять не смог раскрутить свой механизм настолько, чтобы удержаться в воздухе, и следующий же порыв ветра сшиб его, ударив незримым кулаком Великую Птицу.

Оставалось лишь надеяться на то, что ему удастся поймать ещё один восходящий поток.

Но вместо этого его захватил воздушный водоворот, отшвырнув летающую машину, как щепку, в сердце бури. Леонардо изо всех сил пытался удержать крылья в горизонтальном положении. Он боялся, что ветер оборвёт их; и действительно, беспорядочные порывы ветра словно сговорились сбросить его вниз и размозжить о скалу.

Время для Леонардо замедлилось — ив один долгий миг он увидел поляну в лесу словно в увеличительное стекло. Он увидел людей, которые глазели на него, вытянув шеи; и в этот пронизанный ветром миг он вдруг взглянул на себя свободно, по-иному. Словно это и не он падал навстречу смерти.

Где же славословия и здравицы, подивился он — или люди онемели и устрашились при виде того, как один из них падает с неба? Скорее уж они втайне желали ему упасть — их подспудные порывы вряд ли отличались от устремлений толпы, не так давно склонившей несчастного, обезумевшего от любви мальчишку-крестьянина спрыгнуть с крыши на каменную мостовую Виа Калимала.

Справа от себя Леонардо заметил коршуна. Не видение ли это, подумал он, вспоминая давнишний сон о большой птице — коршун упал на него, тогда ещё младенца в люльке, и отхлестал по лицу гладкими, маслянистыми перьями хвоста.

Земля была уже всего лишь в трёх сотнях футов.

Коршун попался в ту же ловушку, что и Леонардо; и он увидел, как птица, накренясь, ушла в сторону — и полетела по ветру. Леонардо переместил центр тяжести, манипулируя рулём, и изменил угол наклона крыльев. Так ему удалось последовать за коршуном. Руки и ноги у него были тяжёлыми и бесчувственными, точно свинцовые гири, но, по крайней мере, он сумел хоть немного сохранить управление машиной.

И всё же он падал.

Он уже слышал, как кричит внизу толпа. Она редела, словно люди разбегались с его пути. Он подумал о Катерине, о своей матери.

И следовал за коршуном, точно это было его вдохновение, его Беатриче.

Катерина.

Джиневра.

И земля, встающая на дыбы.

На миг Леонардо завис над тёмно-зелёным покровом леса. Но — лишь на миг. Тёплый ветер обдул его; и Великая Птица взмыла, оседлав воздушный поток. Леонардо поискал взглядом коршуна, но тот исчез, словно был духом и теперь воспарил, лишённый веса, через все сферы к Primum Mobile. Леонардо попытался направить полёт машины так, чтобы приземлиться где-нибудь в полях, за лесом.