Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

— Что ты делаешь, Минос? — испугался верховный жрец. — Ты настраиваешь против себя единственных своих помощников. Если ты не сменишь политику, весь народ будет против тебя. Ты не задумывался над тем, кто, собственно говоря, поддерживает тебя, микенца?

— Мои солдаты, — бросил я.

— Э, нет, — большая часть из них пойдёт за жрецами. Те немногие, кто верит тебе, подобны пригоршне воды, вылитой на пересохшее от жары поле!

— И чиновники, — с уверенностью продолжил я.

— Половина их тоже на стороне жрецов...

— Прекратим этот разговор, — сказал я. — Сегодня нам предстоит посетить ещё две деревни.

На обратном пути нам попались ухоженные земли и стоящий на них большой дом.

— Вероятно, владение какого-нибудь жреца, который не платит налогов, — горько пошутил я.

Войдя в дом, мы увидели молящегося жреца. Не обращая на нас ни малейшего внимания, он закончил молитву и, приблизившись к больному, дал ему лекарство.

— Всемогущий Зевс, помоги этому несчастному, — произнёс жрец, — он добрый человек. — Затем он опустился на колени и снова принялся молиться. Только потом он обернулся в нашу сторону.

Он сразу узнал Манолиса и поклонился ему, потом взглянул на знаки моего царского отличия.

— Ты Минос, царь Крита?

Я кивнул, спросив в свою очередь:

— А ты — врач? У тебя прекрасная усадьба и ухоженные земли.

— Зевс благословил эту долину ручьём, — ответил жрец. — Да, я врач. Но моё главное лекарство в том, что я даю людям пропитание. Голодный человек становится злым, уподобляясь дикому зверю. Взгляни на моих рабов. Они счастливы и... — он замялся и испытующе посмотрел на Манолиса, — не носят на спинах следов от побоев. У людей, которые смеются, в душе царит спокойствие. Знай, Минос, что доброе сердце важнее силы. Слон намного сильнее человека, а всё же уступает ему.

Мы полюбовались землями жреца, побеседовали с наёмными рабочими и рабами. На обратном пути Манолис был задумчив.

Перебравшись через засыпанный утром ров, мы увидели, что на фиговом дереве висит какой-то человек.

— Что это? — в испуге спросил я.

Солдат поспешил узнать, в чём дело.

— Это старик крестьянин, который не давал засыпать свой ров! — крикнул он.

— Хорошо, что он повесился, — отозвался сборщик налогов. — Это был бунтарь. Ведь он видел — для чего же тогда глаза! — что с нами царь! Разве можно противиться желанию царя?!

— Бедняга, — опечалился я.

Долго ещё у меня перед глазами стоял образ самоубийцы, и не давала покоя мысль, не я ли причина его смерти. Неужели я поступил так несправедливо, так опозорил его, что он не нашёл в себе мужества жить дальше?

Обернувшись, я поискал глазами Манолиса. Зная, что именно он избивал несчастного, я тем не менее спросил:

— Кто бил этого человека?

Какой-то молодой жрец, сопровождавший Манолиса, вышел вперёд.

— Я, — покорно произнёс он, не рискуя, однако, смотреть мне в глаза.

— Дайте ему двадцать ударов, — приказал я. — Бить человека в присутствии царя недопустимо. Разве тебе неизвестно, что я царь, верховный судья? Творя несправедливость в присутствии царя, подданный наносит урон его чести.

Солдаты схватили молодого жреца, обращаясь с ним, словно он был вором или убийцей, хотя знали, что он из чувства долга встал на защиту Манолиса.

Зачем я приказал наказать его? Хотел соблюсти закон. Но разве закон подобен бессердечному человеку?

Молодой жрец лежал на земле. На плечах у него сидел один солдат, на ногах — второй, а третий орудовал палкой, нанося удары по обнажённой спине юноши.

До меня донёсся разговор двух солдат.

— Жаль старика! — сокрушался первый.

— Но ведь он был всего лишь рабом, — возразил второй. — Они привыкли, что их женят, разводят, бьют, продают, а иной раз и убивают...

— А разве мы, солдаты, не те же рабы? — задумался первый.

— У каждого своё место в этой жизни. Нас же не печалит, что мы — не офицеры? Нет, мы знаем, кто мы. Точно так же знает своё место раб. Так устроен мир. Каждый делает то, что должен делать. Вол пашет, осёл перевозит поклажу, я охраняю царя и сражаюсь за него. Так и крестьянин должен обрабатывать землю и платить за это налоги...

— Но у того крестьянина пошёл насмарку труд целых двух лет. А ведь у него семья... Теперь они будут голодать, а может быть, даже погибнут.

— Так ведь и нам придётся умирать, если перевес будет на стороне врага.

— Себя я как-то не представляю — я понимаю боль крестьянина, безнадёжное положение, в котором он оказался. У него не было никакого выхода, раз он лишил себя жизни. Я вижу страдания многих критян...

— Тогда закрой глаза. Тебя никто не заставляет смотреть на их горе.

— Я повинуюсь зову своего сердца... — возразил солдат, и его слова порадовали меня.

Несколькими днями позже меня встретил Энос, отец Рианы.

— Государь! — обрадовался он. — К западу от Ахарны возвышается гора Юхтас. Её видно и из Кносса. Многие жрецы уверяют, что там, наверху, похоронен наш бог Загрей, которого мы теперь называем Зевсом. На вершине горы есть храм, куда я регулярно, два раза в год, совершаю паломничество. Воздав должное Зевсу, я брожу по окрестным долинам и пещерам. В некоторых пещерах с незапамятных времён находятся святыни и могилы...

— А не видел ли ты там и духов преисподней? — ради шутки поинтересовался я.

— Не знаю, государь! Однажды неожиданно разыгралась непогода и пошёл сильный дождь, я укрылся в одной пещере. Там я почувствовал запах тления... Он был настолько отвратительным, что я готов был тут же убежать прочь. Но потом всё же пересилил себя и пошёл вглубь... и тогда я увидел его...

— Кого же? Бога подземного царства?

— Нет, государь, какое-то небольшое и толстое существо с короткими руками и ногами, на которых виднелись когти. Вдоль его туловища тянулся какой-то нарост с зубцами, напоминавший петушиный гребень.

Я попытался скрыть улыбку.

— И это существо походило на человека?

— Разве боги ада имеют человеческое обличье? Не знаю... Впрочем, оно стояло вертикально, упиралось руками о стены и пристально смотрело на меня... Мне казалось, что я умру от страха...

— Может, ты был пьян? — добродушно спросил я.

— Я, конечно, не враг вину, однако стараюсь избегать его, ибо чрезмерное употребление вина мешает отличить дозволенное от недозволенного. А от воды из источника не захмелеешь. От овечьего и козьего молока тоже.

— Выходит, страх гнал тебя из этой пещеры? — допытывался я.

— И не раз, — признался он. — Однако любопытство каждый раз брало верх, и я возвращался. У этого существа — теперь я точно разглядел — была кожа, как у ящерицы, и колючий панцирь.

— Это было животное, — сказал я и насмешливо спросил: — Какие же звуки оно издавало? Хрюкало или лаяло?