Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

— А что, если страдания, которые он испытывает, служат предостережением? Ведь только тьма позволяет нам судить о существовании света... Разве не так?

Во внутренний двор мы вышли вместе. Крестьянин продолжал стоять на коленях, а увидев нас, тотчас упал ниц.

— Минос, помоги... — шептал он.

Я поднял несчастного, но верховный жрец попытался встать между нами. Казалось, он не желает, чтобы крестьянин поведал мне о своих заботах. Может быть, у того были причины пожаловаться на кого-нибудь из жрецов?

— Как твоё имя? — cпросил я, оглядывая бедняка.

— Ану, благородный царь...

Манолис опять попробовал оттеснить крестьянина, разразившись глубокомысленной тирадой:

— В нас присутствует и добро, и зло. Мы должны бороться со злом, и прекращать эту борьбу нельзя никогда. Так угодно богам. Если бы они посылали нам всегда только радости, мы сделались бы надменными и неразумными и никогда не достигли бы зрелости. Борьбу со злом внутри нас и вокруг нас мы выигрываем только в том случае, — теперь он смотрел на крестьянина почти с угрозой, — если взываем к покровительству богов. Если мы молим их о помощи, они защищают нас. Однако боги никому не навязывают его счастья — каждый волен самостоятельно решать свою судьбу. — Он огляделся по сторонам, сожалея, видимо, что у него так мало слушателей. — Изрыгай проклятья — и они будут омрачать твой путь. Благословляй сам, и в ответ будешь получать благословения. Благодари, и всегда будешь испытывать благодарность — за каждый луч солнца, за каждый глоток чистого воздуха!

— Благословенный Минос, — прервал его крестьянин, обратившись ко мне, — я живу в уединённой долине. Источники, из которых брали воду для полива земли ещё мои предки, постепенно иссякают. Страшное наводнение опустошило землю, а пепел погубил леса. Между источниками и лесами существует, наверное, какая-то связь. С тех пор как высохли леса, источники вконец оскудели. Я уже не в состоянии платить налоги, и нужда погнала меня к писцу. Я просил его об отсрочке. Я сказал, что мы голодаем и ходим в лохмотьях. В ответ он упрятал меня в темницу. Моя жена умерла от горя, а двое моих детей — от голода. — Он замолчал и облизнул пересохшие губы. — Когда я заболел, писец передал меня врачу. Помоги мне, Минос, — снова взмолился крестьянин, утирая тыльной стороной ладони выступившие слёзы.

— Чем я могу помочь тебе? — спросил я. Сердце у меня сжалось от сострадания к бедняге.

— Этот врач осмотрел меня в тюрьме и сказал, что причина болезни в том зле, которое сидит во мне, и решил его вырезать. А меня тяготит лишь многолетний голод да слёзы тех, за кого я отвечал. Никакого зла во мне нет, клянусь тебе! — воскликнул он. — Врач ничего не хочет слушать. Он ещё и жрец, знает много, почти всё, только не признает чужих страданий. Хотя нет, признавать — признает, да только упивается ими, словно бражник вином.

— Рассказывай дальше! — приказал я.

— Этот врач мучает нас и радуется, когда мы корчимся и кричим от боли. Раньше, промывая рану или приступая к операции, он заранее давал больному питьё, которое снимало боль или на некоторое время погружало страдальца в сон. А несколько лет назад он заявил, что умеет заговаривать боль. Но его слова не помогают, и больной, хоть и связан, извивается и кричит так, что его слышит вся деревня. Мы всё больше убеждаемся в том, что врачу доставляют удовольствие вопли людей, которых он режет. Если он наслаждается страданиями людей, словно вином, значит, он сам болен, Минос, и посерьёзнее тех, кто ищет у него облегчения своих страданий. Когда видишь, как сияет его лицо, пока он орудует своими ножами во вскрытом теле больного, становится просто страшно! Он наш палач, а мы — его жертвы!

— Зачем он это делает? — спросил я, впившись глазами в крестьянина.

— Он стремится унизить нас. Да и не только ему это доставляет удовольствие. В нашей деревне есть каменоломня. Всякий день работа в ней начинается с того, что надсмотрщик наказывает заключённых бичом. Их крики услаждают его душу. Откуда берутся такие жестокие люди?

Я задрожал от ярости и приказал немедленно подать мне колесницу и призвать личную охрану.

— Не торопись, достойнейший Минос, — предостерёг меня верховный жрец. — Ты хочешь наказать этого врача, но тебе придётся считаться с законами, иначе ты не вправе требовать этого от других.

Я отмахнулся от него, словно от надоедливой мухи.

— Иди сюда! — позвал я крестьянина и взял его в свою колесницу показать дорогу.

Когда мы ехали по деревне, жители почтительно кланялись экипажу, украшенному царскими знаками отличия. Наконец мы остановились возле дома врача.

К нам выбежали слуги и рабы, сразу же упавшие на колени. Сам хозяин не показывался. Он склонился над особым станком с подвешенной в нём собакой. Она была привязана за лапы, а груз, прикреплённый к голове несчастной каким-то устрашающим приспособлением, тянул её вниз. В помещении стоял вой и визг, отвратительно пахло свежей кровью и экскрементами.

Заметив нас, врач выпрямился, продолжая обеими руками держать трепещущее сердце животного.

Собака дёрнулась ещё несколько раз и затихла. Из её пасти потянулась струйка густой крови.

Врач подошёл ко мне. Глаза его сияли, на лице играла странная улыбка. В уголках рта блестела и пузырилась слюна.

Я с ужасом глядел на этого человека...

— Взгляни! — восхищённо пробормотал он. — Сердце ещё бьётся...

Во мне снова закипела ярость. Я рванул его к себе.

— Ты вытворяешь то же самое и со своими пациентами?! — вскричал я и, не сдерживаясь, ударил его по лицу, угодив прямо по носу.

— Я стремлюсь исцелить их всех — вдохнуть в них новую душу. Однако они бесконечно грязны. Я соскребаю эту грязь, очищаю их и дарую новую, лучшую жизнь, — оправдывался он.

— Почему ты, изверг, заставляешь людей страдать? Почему не даёшь им средство, позволяющее не чувствовать боли?

Он вытер кровь, капавшую из разбитого носа, и непонимающе посмотрел на меня.

— Без боли никак не обойтись... Как же человеку без боли?

— А что ты скажешь о собаке, которую только что замучил? Для неё тоже боль — жизненная потребность?

Он молчал. Глаза его горели ненавистью. Мечтал проделать со мной то же, что и с несчастными животными — в этом я не сомневался.

Водоворот мыслей пронёсся у меня в голове. Я знал, что в тюрьмах и каменоломнях мучают и беспричинно бьют. Крестьяне колотят своих ослов, упавших под тяжестью непосильного труда, заставляя их подняться. Даже дети подчас проявляют бессмысленную жестокость. Они ловят птиц и кошек, чтобы оторвать им лапы, убивают пойманных молодых собак. А разве не мучителен иной брак, доставляющий бесконечные страдания супругам? Разве не погибают ужасной смертью многие люди? Разве их последние минуты на этой земле не бывают величайшим страданием? И боги допускают всё это...