Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

— Ко мне, — задумчиво проговорил Манолис, — однажды явился человек и сказал: «Я хочу видеть вашего Зевса!» — «Ты не сможешь», — ответил я. Он стал настаивать: «Смогу!» Я повернул его лицом к солнцу: «Взгляни сперва на солнце!» Он признался: «Не могу!» На это я сказал: «Солнце — лишь одно из множества слуг Зевса, а ты говоришь, что не можешь смотреть на него. Так как же ты собираешься увидеть самого Зевса?!»

Мы выпили.

— Нас окружает бедность и нищета, — начал я после долгой паузы. — Почему же боги допускают это? Во многих странах дети рождаются только для того, чтобы провести всю жизнь в нужде.

— Минос, — прошептал Манолис с таким видом, словно речь шла о какой-то тайне, — добро и зло будут всегда. Смерть приходит и к великим, и к малым мира сего. Но предсмертный вздох человек испускает всегда таким, каким пришёл в этот мир — нагим и ничтожным. Мы должны честно жить и достойно умереть.

В этот момент земля задрожала, со стен и потолка посыпалась пыль. Потом произошёл ещё один толчок, и всё опять стихло.

Мы в страхе прислушивались, не повторится ли это снова.

Манолис нарушил молчание:

— Это разбушевались боги моря. Они предупреждают нас.

— Отчего ты не назвал Посейдона? — неодобрительно спросил я. — Ведь мы договорились... Чтобы предложить критянам новую, спасительную идею, называть их богов именами наших. Загрея — Зевсом, а полновластного повелителя морей — Посейдоном. Деметра у нас — богиня земледелия, а Гермес — покровитель торговли. Он ведает ветрами, наполняющими паруса кораблей, и заботится о безопасности рынков и торговых путей по воде и по суше.

На этот раз мы выпили молча, ища ответ в вине.

Я вгляделся в лицо Манолиса. Колючие глаза, спутанные волосы, чёрные кустистые брови и всклокоченная борода делали его не слишком красивым. И уж совсем не нравилось мне, как он пьёт вино: жадно, большими глотками. Всякий раз, когда он отрывался от кубка, вино капало с уголков рта прямо на бороду.

— Минос, — пробормотал он, тяжело ворочая языком и с трудом выговаривая слова. — Всё это детские сказки! Да, — кивнул он, — я... нет, все мы... хотим служить богам... Только они могут спасти нас. Разве все люди не стоят на краю пропасти? — Он вопросительно поднял на меня глаза, подумал, стоит ли продолжать в таком тоне, словно он всезнающий отец, а я — неразумное дитя. — Тебе известно, что люди больше не в силах переносить страдания? Убивают надсмотрщиков и даже в состоянии аффекта — собственную семью, беспричинно убивают детей и бесчестят женщин. Похоже, люди просто не выдерживают. Крит нуждается в коренном обновлении. — Он впился в меня глазами, словно ядовитая змея, готовая сделать завершающий укус. — Огонь — это всегда обновление. Сожжённые дома неизбежно должны быть отстроены заново — это необходимо тем, кто уцелел при пожаре. Заново строят лучше, красивее и разумнее прежнего. Все, кто любит Крит, должны свыкнуться с огнём. Война — тоже огонь. Пламя очищает, освобождает, ликвидирует грязь и прижигает многие раны. Во многих религиях принесение жертвы огню — это последнее, самое надёжное средство.

— Манолис, — начал я, чувствуя, что и моя речь малопонятна из-за выпитого. — Манолис, — повторил я и забыл, что собирался сказать верховному жрецу. — Манолис, — ещё раз произнёс я, уже начиная терять самообладание, и наконец уже просто крикнул: — Манолис!

Я смолк, кляня себя, ибо царь даже во хмелю должен оставаться царём.

— Огонь, — медленно выговорил я и принялся обдумывать каждое слово, которое намеревался произнести. — Огонь... разрушает и уничтожает.

Верховный жрец утвердительно кивнул, и я с удовлетворением отметил про себя, что он нетвёрдо держится на ногах и вот-вот упадёт.

— Царь, — сказал он, взяв себя в руки, — всё плохое должно быть разрушено и уничтожено, будь то в религии, культуре, политике или в человеке. Таким средством очищения часто служит огонь. Всякое очищение сопровождается болью. Без боли никак нельзя обойтись, ибо только она порождает зрелость, необходимое обновление.

— Неужели человеку для собственного развития действительно необходима боль, которая чаще всего сопряжена с тяжёлыми страданиями? — беспомощно спросил я. Я был поражён и стал пить вино прямо из амфоры. Я попытался вернуть её на прежнее место, где она стояла очень устойчиво, но не смог этого сделать. Амфора опрокинулась, и из неё на светлый ковёр из овечьей шерсти полилось красное вино.

— Она истекает кровью, — медленно произнёс я.

— Кто? — спросил Манолис.

— Амфора.

— Амфора не может истекать кровью.

— Да нет же, может, — упорствовал я. — Я был свидетелем того, как кровоточили горы, деревья и...

В этот момент дворец снова содрогнулся. Мы прислушались, ожидая нового толчка.

— Это — Крит, — иронично заметил Манолис.

— Почему? В других странах тоже случаются землетрясения.

— Но здесь — часто, возможно, даже слишком. То, что рухнуло, должно быть восстановлено заново. Зло — такова воля богов — должно быть сломлено и предано огню. Ты же знаешь, что за землетрясением нередко следуют пожары. — Он поднял руку и посмотрел на меня так, словно был ясновидящим. — Учись любить огонь — он очищает раны.

Послышался осторожный стук в дверь, и в комнату несмело вошла рабыня; в руках у неё было блюдо с орехами и медовыми лепёшками, а также новая амфора с вином.

Манолис обеими руками схватил девушку, та пыталась сопротивляться, как могла. Чем настойчивее она пыталась вырваться от него, тем крепче он впивался пальцами в её плечи.

— Манолис! — прокричал я.

— Достойнейший повелитель, — растерянно пролепетала девушка, — я только хотела принести свежее вино, — и в страхе отпрянула от жреца.

Но тот пытался сорвать с неё одежду. Я поднялся и в бешенстве крикнул:

— Оставь девушку в покое! Своим поведением ты оскорбляешь мой дом!

— Государь, я могу уйти? — попросила рабыня.

— Иди! — разрешил я и с улыбкой подбодрил её: — Передай матери, что дочь у неё — красавица!

Она смущённо кивнула:

— Мать считает, что это принесёт мне немало горя.

Манолис шагнул к ней:

— Как твоё имя?

— Лидо.

Он попробовал было опять привлечь её к себе, но потом взял себя в руки и сурово приказал:

— Чтобы через час ты пришла ко мне!

— Нет, — ответила она. — Я могу уйти? — снова обратилась она ко мне и робко направилась к двери.

Манолис крикнул ей вслед:

— Не делай глупостей! Своим отказом ты можешь навлечь на себя и свою семью гнев богов!

— Почему? — удивилась она.

— Ты должна служить богам, а значит — и мне! — Он попытался догнать её, она уже растворилась во мраке ночи, крича:

— Нет, нет!..

Её отчаянное «нет» ещё долго звучало у меня в ушах.