Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Произнося эти слова, я думал о Пасифае. Я знал, что между ней и Тауросом существовали самые тесные отношения, что они часто встречались. Я едва не спросил, не с её ли помощью мой брат Радамант строил планы против меня.

Генерал сообщил, что завтра брат будет предан земле со всеми подобающими почестями.

— Я приеду, — ответил я и задумался, стоит ли брать в эту поездку вместе с Айзой и Гелике ревнивицу Сарру. Ей исполнилось уже тридцать шесть лет, где уж ей соперничать с молодыми девушками. От неё можно ждать только ссор — в этом я нисколько не сомневался.

Во время моих поездок иногда радушные хозяева в знак особого расположения и уважения предлагали мне собственных жён, чаще всего они были молоды и прекрасны, однако мне доводилось делить ложе и со старыми и некрасивыми женщинами. Ритсос не раз предупреждал никогда не отказываться на Крите от подарков, потому что это наносит дарителям оскорбление. Поэтому в одном месте мне однажды пришлось есть ужасную мучную кашу с привкусом сыра, в другом — суп, заправленный личинками, жуками и червями. Многие долины Крита ещё оставались разорёнными. Я понимал, что эти подарки были дороги, иногда это была немалая жертва со стороны принимающих меня людей. Но опасение, что мне снова придётся делить ложе с какой-нибудь старой, морщинистой женщиной с высохшей от возраста кожей, отнюдь не добавляло мне оптимизма.

Я скакал в середине колонны, медленно продвигавшейся в направлении Феста. Случайно обернувшись, вместо повозки с Пасифаей и детьми я обнаружил позади себя небольшой двухколёсный экипаж, в котором сидела Сарра. Она держалась обеими руками, потому что повозка подпрыгивала на ухабах, гремела и грохотала при езде. Тем не менее Сарра сохраняла величественный вид, каждое её движение было совершенно естественным и непринуждённым — казалось, это сама царица.

В Лариссе нас встретила депутация царского двора Феста. У подножия холма на северном склоне было приготовлено место погребения Радаманта, напоминавшее небольшое здание, углублявшееся в склон.

Проходя мимо дворца Феста, я с удовлетворением заметил, что несколько зданий отмечены печатью моей родной культуры, хотя дворец существовал ещё до нашего появления на Крите. Сама улица выглядела, правда, критской, хотя храм, портик и мегарон выдавали архитектурный почерк микенских мастеров-строителей. Что касается кладовых, зала и прочих помещений, они тоже несли отпечаток критской культуры.

Вспомнив, что этот дворец существует уже добрые три сотни лет, я почувствовал благоговение. Мне рассказывали, что весь ансамбль дворца не раз серьёзно повреждали землетрясения, пострадал он и от пожара, случившегося около двухсот тридцати лет назад.

Когда мы вступили в пределы некрополя, там нас уже ожидала большая толпа. Меня торжественно проводили на моё место, с которого я мог наблюдать за всей церемонией. Мои глаза то и дело возвращались к могильнику, ставшему последним приютом моего брата. Я вспоминал о Радаманте, о наших с ним играх и о том, как он боялся землетрясения и огня, падавшего с небес. Он всегда чего-нибудь боялся, будь то дикие собаки, змеи, слухи про разбойников, и испытывал отвращение к прокажённым.

Мои руки не находили себе места, сердце колотилось в груди, потому что впервые во время таких пышных похорон смешались критский и микенский культы и объединилось критское и микенское искусство, чтобы воздать последние почести царственной особе. Может быть, именно сейчас зарождается даже некая новая форма искусства?

Офицер моего брата спросил меня, намерен ли я осмотреть гробницу внутри, поскольку после погребения вход туда будет замурован.

Войдя туда, я заметил на полу какой-то прямоугольный глиняный ящик.

— Здесь кто-то уже был похоронен? — спросил я офицера. Тот нехотя кивнул:

— Любимая рабыня твоего брата. Он был очень привязан к ней и повелел похоронить её с царской пышностью.

Наконец я остановился возле каменного саркофага.

— Критские гробы, царь, — учтиво пояснил чиновник высокого ранга, — почти всегда изготавливают из терракоты, а саркофаг твоего брата мы изготовили из известняка.

Углубившись в гробницу, я увидел брата. В парадных одеждах на роскошных носилках, стоявших на полу, он лежал, подогнув колени, будто спал.

Несколько минут я не отрывал глаз от Радаманта, разговаривал с ним как с живым. Я напомнил ему, что в детские годы он обижал меня и довольно часто причинял мне боль.

Откуда он возник, этот голос, что звучал во мне, заполняя всю мою душу и уверяя, будто брат говорил мне злые слова и всячески досаждал исключительно из зависти?

«Несмотря на свою вспыльчивость, ты был силён и полон величия. А я, стоя рядом с тобой, чувствовал себя бесконечно маленьким!»

Погруженный в свои мысли, я вернулся к саркофагу. Он был немного наклонен, потому что с одного торца ножки оказались выше, чем с противоположного. В днище было проделано пять отверстий, расстояние между которыми было примерно одинаковым.

Я медленно обошёл кругом это вместилище из камня и заметил, что оно расписано спиралями, полосами и декоративными лентами синего, жёлтого, белого и красного цветов. Я с гордостью констатировал, что наряду с минойскими безошибочно можно опознать и микенские декоративные элементы. Со всех сторон между полосами и лентами были изображены фигуры людей. Трое мужчин несли дары, символически предлагали их жрице; в другом месте женщина, облачённая в звериную шкуру, выливала из вместительного сосуда какую-то жидкость. Я оторопел: на голове у неё сверкала корона, которая по праву могла принадлежать только мне — царю и жрецу Кносса. Может быть, чтобы воздать должное Радаманту, здесь в качестве царственной жрицы изобразили царицу или её дочь?

Прочие фигуры были искусно нанесены на белый фон. Можно было разглядеть музыканта, играющего на лире, а также трёх эфебов, каждый из которых держал в руках по телёнку и по лодке. Художник изобразил также моего брата: облачённый в наряд из меха, он стоял перед каким-то сооружением, возможно, своей гробницей.

На другой — продольной — стенке саркофага роспись, благодаря фону различных цветов, была поделена на четыре поля. Справа шагали пять женщин. Та, что впереди, шла с вытянутыми руками, напоминая царицу с короной на голове. На другом поле было изображено принесение в жертву быка под звуки сдвоенной флейты. Я увидел нарисованный кувшин с двумя носиками, корзину, полную яблок и фиг, а позади алтаря можно было разглядеть обоюдоострый топор с птицей.

Изображения были на обоих торцах саркофага, что характерно для микенского искусства: на светлом фоне был нарисован экипаж, запряжённый двумя крепкими лошадьми; в экипаже сидели две женщины. А экипаж на противоположном торце везли два грифона с большими пёстрыми крыльями.