Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Я несколько раз обошёл саркофаг кругом. У меня сложилось впечатление, что художник хотел нарисовать некое непрерывное действие.

Особенно заинтересовало меня одно изображение. На нём был воспроизведён жертвенный стол, перед которым стояла жрица в праздничном одеянии. Над столом парил кувшин с носиком. Сопровождавший меня офицер указал на этот кувшин и заметил:

— Кувшин явно микенского производства!

Возле меня остановился один из моих придворных и со всех сторон оглядел саркофаг. Затем обратился ко мне:

— Царь, — начал он, взглядом спрашивая меня, будет ли ему позволено продолжить, — гробниц, подобных египетским, критяне не знали. Если мертвеца не зарывали просто в землю, его помещали или в ларнакс, или в пифос. До нашего появления здесь существовал также обычай сжигать трупы. А пепел хранили чаще всего в бронзовом или глиняном сосуде.

Верховный жрец умершего брата позвал меня наружу и проводил на почётное место.

— Теперь, царь, мы отдаём твоего брата, нашего царя Радаманта, богам.

Из гробницы послышалась музыка, а находящиеся снаружи жрицы запели и принялись исполнять ритуальный танец. Медленно приближалась процессия. Первыми шли музыканты, играющие на арфе, за ними — танцовщицы, далее следовал белый бык, рога которого были украшены цветами, а за ним — хор жрецов. Из ближайшего дома выпорхнули другие танцовщицы в тонких одеяниях и исполнили перед входом в гробницу священный танец, а жрецы тем временем воскурили в нескольких сосудах благовоние.

Двигаясь торжественным шагом, жрицы описали круг возле покойного царя, которого к тому времени уже вынесли из гробницы наружу. Повсюду слышались вопли плакальщиц. Одни вцепились в носилки, другие заклинали жрецов не забирать у них любимого царя. Женщины от горя царапали себе лицо, рвали на себе волосы; некоторые набрасывались с кулаками на придворных, которым предстояло нести носилки. Повсюду слышались стенания и пронзительные вопли обезумевших от горя людей.

Между тем шли приготовления к жертвоприношению быка. Этот ритуал совершался только в честь царей, цариц и их дочерей. Я с удивлением ещё раз отметил про себя, насколько твёрдо здесь, на Крите, уверены в божественной природе царской власти.

Связанного быка с трудом уложили на жертвенный стол. Нескольким мужчинам пришлось крепко держать животное, потому что оно яростно защищалось. Под его голову подставили сосуд для сбора крови.

Когда быку перерезали горло, играла флейта. Всю собранную кровь отнесли к жертвеннику, а обескровленному быку по ритуалу торжественно отрезали голову. Высшие чиновники высоко подняли носилки с телом Радаманта и в скорбной торжественности отнесли его в гробницу. Глухо рокотали барабаны — солдаты прощались со своим царём.

Снова раздались причитания плакальщиц. Затем, произнося соответствующие заклинания, моего брата опустили в саркофаг. Зазвучали фанфары, запели жрецы.

Среди предметов, которыми снабдили покойного, помимо украшений и парадного оружия, находились глиняная статуэтка женщины, бритва и резной камень с изображением сфинкса.

Саркофаг накрыли крышкой под молитвы жриц и жрецов; громко заплакали флейты и грустно вздохнула лира.

Девушки снова исполнили танец, и хор жрецов воздал моему брату последние почести.

Ко мне подошёл офицер, обративший моё внимание на изображённый на саркофаге микенский кувшин.

— А что означает лодка, которую символически изображают в качестве дара покойнику? — спросил я.

— Должно быть, это изображение навеяно египетскими обычаями погребения, — ответил он. — Подобными лодками снабжали фараонов для путешествия на тот свет.

Поблагодарив его, я приблизился к жене и детям покойного брата и выразил им своё сочувствие. Какая-то непонятная робость помешала мне участливо обнять невестку, чтобы утешить её. Я завёл разговор с её старшей дочерью, похвалил Радаманта, сказав, что он, как и я, тоже просил у Зевса совета в пещере Иды и правил мудро.

После того как гробница была замурована, меня торжественно проводили во двор дома средних размеров, окружённого колоннами. Стены дома оказались сплошь покрытыми росписью.

В бронзовых сосудах, висевших на цепях, горело яркое пламя, распространяя благоухающий дым.

Двор был поделён на две половины, одна часть оказалась пустой, вторая была заставлена множеством столов и кресел. На каждом столе красовались большие чаши с цветущими растениями.

Поминальная трапеза открылась священным танцем, который сопровождали своим пением несколько жриц. Затем на середину площадки вышла какая-то жрица и певучим голосом воскликнула:

— Ловите дни счастья, поскольку жизнь длится всего лишь мгновение! Упивайтесь счастьем, ведь когда вы рано или поздно отправитесь к богам, вы будете покоиться в вечности! Посвятите весь день счастью!

Один из жрецов запел под аккомпанемент жалобных звуков лиры:

— Мир рождается и умирает, он состоит из дня и ночи, из радости и страдания. Не отчаивайтесь, предавайтесь радости, но не растрачивайте впустую своё сердце. Знайте, что все стенания не вернут тому, кто покоится в гробу, ни секунды счастья! Истинно, нет человека, которому удалось бы захватить с собой свои земные блага. Оттуда никто не возвращается, поэтому ловите счастье!

Наконец мальчики и девочки внесли серебряные тарелки с мясом и ячменные лепёшки, принесли вино и блюда, полные великолепных фруктов.

Жрец снимал пробу с каждой первой тарелки и первой кружки и лишь потом передавал их дальше.

Когда я поблагодарил верховного жреца за то, что достойно предали моего брата земле, он предложил мне в знак своего расположения самую красивую из жриц, только что исполнявших танец, пятнадцатилетнюю девочку.

Пока я наслаждался едой, звучала музыка, и женщины в богатых муслиновых одеяниях с обнажёнными, украшенными драгоценностями грудями длинной чередой проходили мимо меня, почтительно кланялись, а потом выстраивались посреди двора. Четыре танцовщицы остановились возле меня, словно воздавая мне должное. Рабыни и рабы, все молодые и красивые, облачённые в белоснежные, розовые и небесно-голубые одежды, вносили жареную дичь, мясо и рыбу, увенчивали гостей венками из цветов.

За столом мне прислуживали Айза, Сарра и Гелике, как того требовал церемониал. Пасифая резала мясо и наливала вино.

Внезапно послышались поспешные шаги и раздался ужасный крик.

— Пропустите меня! — кричал грубый мужской голос. — Где царь, где Минос?

Я услышал звон падающих сосудов и треск разбиваемых стульев.

— Где царь? — не умолкал пронзительный голос неизвестного.

Я вскочил, отодвинув в сторону солдат и слуг, намеревавшихся защитить меня. Первым делом я увидел в соседнем зале гору перевёрнутых столов и стульев, за которыми укрылись гости.