Алексей Шишов - Унгерн. Демон монгольских степей

Когда путники садились на коней и небольшой стенной караван из десятка верховых и вьючных лошадей продолжал свой путь, изредка встречая юрты пастухов, Унгерн заводил вновь разговор о Джа-ламе. Он всё больше интересовался мифической стороной личности монгольского князя. Или, говоря иначе, силой его магического влияния на степняков, которые по природе своей были большими мистиками;

— Скажите, Бурдуков, Джа-лама попадался когда-нибудь в руки своих врагов-китайцев?

— Попадался, но давненько уже. Кажется, году в 1890-м.

— И чем тогда дело закончилось?

— Дамби-Джамцан тогда был просто бродячим монахом. Китайцы держали его в тюрьме недолго и вскоре выпустили.

— Чем он после этого занялся? Опять бродячей жизнью?

— А чем же ещё? Он исходил и изъездил ещё до этого, почитай, всю Центральную Азию. Жил в Тибете, много лет провёл в знаменитом монастыре Дре-Пунья в Лхасе. Добирался даже до Индии. Побывал и в Пекине. Служил там у чиновника, составлявшего при императорском дворе календари.

— А что заставило бродячего буддистского монаха появиться в столице Срединной империи?

— Джа-ламу преследовали в Лхасе. Вот он и бежал с Тибета в Китай.

— За что преследовали?

— В пылу, как у нас говорится, богословского спора он схватился за нож и убил своего соседа по монастырской келье. Потому и пришлось скрываться подальше от Лхасы.

— Правда, что монголы верят в то, что этому новоявленному князю покровительствуют злые духи — мангысы?

— Сущая правда.

— А когда Джа-лама впервые появился в Монголии?

— Говорят, что он каким-то неведомым путём оказался в местных степях из России. Ещё мальчиком стал послушником в известном монастыре Долон-Нор. Оттуда и пошла его жизнь бродячего буддистского монаха.

— А когда он опять вернулся в Монголию?

— В 1900 году он прибился к экспедиции географа Козлова, назвал себя Ширет-ламой. Под этим именем вновь побывал в Лхасе, некоторое время пожил в Кобдо, А потом опять куда-то исчез, чтобы вернуться в Монголию, где князья и пастухи уже воевали против китайцев...

О монгольско-китайской войне казачий сотник барон Унгерн-Штернберг знал много подробностей. В том числе и из той оперативной информации, которая поступала в Благовещенск, в штаб Амурского казачьего войска. Китайские войска занимали Кобдскую крепость, контролируя оттуда весь северо-запад Халхи. В 1912 году конные отряды правительства Урги осадили Кобдо. В тот год Джа-лама вновь появился в Монголии. И не где-нибудь, а в стане осадных ургинских войск под Кобдской крепостью.

Здесь бродячий монах, блиставший своей несомненной буддистской учёности, произвёл сильное впечатление на монгольских князей и их воинов-цэриков. В самый короткий срок Дамби-Джамцан превратился в одного из военачальников ургинского войска, собравшегося под стенами осаждённой крепости. Его авторитет и влияние на военные дела росли, как говорится, не по дням, а по часам.

Когда город Кобдо цэрики ургинского военачальника Максаржава взяли штурмом, истребив при этом почти весь китайский гарнизон, Джа-лама уже превратился в самого влиятельного человека на северо-западе Халхи. Не было здесь ни одного владетельного князя, который бы не считался с ним:

— Джа-лама общается со степными духами. Добрыми и злыми. Поэтому его нельзя не почитать, ему перечить...

В 1913 году Дамби-Джамцан окончательно покончил с жизнью бродячего учёного монаха, став настоящим монгольским князем. Свою столицу, вернее — полевой став, он устроил около почитаемого монастыря Мунджик-хурэ. Княжеская ставка одним видом своим отличалась от всех ей подобных. По воле Джа-ламы все юрты его цэриков и слуг были расположены не хаотично, а в строгой планировке. Чтобы подчеркнуть своё величие, новоявленный князь проживал в огромнейшем шатре-аиле, который возвышался над городком из юрт. Этот шатёр возили в разобранном виде на двадцати пяти верблюдах. Рядом с белоснежным жилищем выкопали искусственное озеро, чего ранее в степи не делал ни один правитель.

Унгерна интересовало, как мог бродячий буддистский монах, придя в стан войск, осаждавших Кобдо, стать в одночасье почитаемым человеком среди монгольских воинов.

— Как писали газетчики, сам Джа-лама не участвовал в штурме Кобдо и не ловил китайских солдат арканами?

— Он участвовал в штурме на правах не простого цэрика.

— А кого?

— В роли великого прорицателя-мага.

— Что же Джа-лама прорицал монголам?

— Победу. Рассказ об этом кажется сплошным вымыслом сынов степей.

— Расскажите мне.

— Пожалуйста. Перед штурмом крепости войском Максаржава, Джа-лама сумел внушить цэрикам видение прекрасного будущего Монголии, освобождённой от китайцев. Это сильно подняло боевой дух. А ещё воочию показал судьбу тех монгольских воинов кто падёт смертью героев в предстоящей битве с врагом.

— Как он сумел это сделать?

— Рассказывают, что якобы цэрики после пророчеств Джа-ламы увидели перед собой шатёр или небесный храм, наполненный светом. Но это было ещё не самое главное в видении. Вокруг алтаря с фигурами Будд и жертвенными свечами на шёлковых подушках восседали монголы, павшие под стенами Кобдской крепости. На столиках перед ними стояли драгоценные блюда с дымящимся мясом, вино, чай, печенье, сушёный сыр, изюм, орехи. Погибшие герои-цэрики курили золочёные трубки и важно беседовали друг с другом.

— И во всё это солдаты поверили?

— Ещё как, барон. Надо просто знать монголов. Они, в отличие от нас, — великие мистики...

Дорога по Улясутайской долине длилась три дня. Казачий сотник не жалел ударов ногайкой по спинам улачи, заставляя проводников, которые брались на станциях-уртанах, гнать лошадей каравана вскачь. Однажды Бурдуков заметил своему спутнику, что так поступать в степи нельзя. Барон Унгерн-Штернберг на такое замечание с пренебрежением заметил:

— Если верить нашему великому знатоку азиатских пустынь Пржевальскому, то в его путешествиях по Центральной Азии самыми необходимыми проводниками были деньги, винтовка и нагайка.

— Пржевальский путешествовал там, где процветало рабство. Свободный монгол — это не раб в нашем понятии.

— Ну и что из этого. Степной пастух должен уважать силу денег и оружия и испытывать страх перед наказанием нагайкой более сильного человека, чем он сам.

— Но это может в степи закончиться драмой. И может пролиться кровь:

— Кровь поротый моей казачьей нагайкой монгольский пастух не прольёт. Зато мистическое состояние его заметно усилит. И только в мою пользу.

— Но всё же, барон, послушайтесь моего совета. Не надо нагайкой заставлять каждого улачи гнать лошадей вскачь.

— А я тороплюсь в Кобдо, к Джа-ламе. Мне нужны подвиги на поле брани!