Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

– Так ты к саням привязан был, значит, вместе с ними смерть принять мог? – снова спросил молодой изведыватель.

Огнищанин равнодушно промолчал.

– Сколько их на твоём подворье сейчас?

– Точно не ведаю, с десяток будет, у них лепше спроси, – устало кивнул огнищанин на пленённых хазар.

– Так и нас теперь четверо, справимся, – криво усмехнулся Скоморох, – негоже прощать хазарам кровь русскую.

– Да ещё на своей земле Киевской, – взволнованно добавил Ерофеич.

– За подмогой лучше сходить, – всё тем же усталым голосом молвил огнищанин.

– Куда же сходить, тут вокруг никакого жилья, кроме твоей землянки, нету. – Ерофей-старший глянул на опухший лик Лемеша, а потом, повернувшись к Скомороху, шепнул с состраданием в голосе: – Похоже, Лемешу мнится, от побоев и горя Явь мешается с Навью, досталось-то ему крепко, как только жив остался, что твой лён после трёпки.

– Не мнится мне, – с трудом приоткрыв один глаз, второй уже напрочь заплыл, молвил огнищанин, – к Бересту поедем.

– Куда это? – спросил озадаченно Скоморох.

– Туда, – махнул рукой в сторону леса избитый огнищанин, садясь в свои сани и беря в руки вожжи.

– Добре, – молвил Скоморох, – а ты, Ерофей, по дороге поспрошай купца с охоронцем, сколько их всего на подворье у Лемеша, чем вооружены и прочее.

Гуськом, прихватив ещё и хазарских коней, изведыватели повернули к лесу вслед за санями.

– А кто сей Берест и станет ли он нам помогать? – полюбопытствовал Скоморох после того, как всё, что нужно, они с Ерофеем выспросили у полонников.

– Он людей лечит, детей учит, а ещё он воин, потому станет, – кратко ответил огнищанин, продолжая вглядываться одним оком в только ему ведомые приметы, по которым он отыскивал дорогу в лесу.

Наконец вдалеке послышался собачий лай, а ещё через несколько поворотов узкой просеки показался бревенчатый дом, хозяйственные постройки и банька подле замёрзшего лесного озерца. На краю поляны, освещённой холодным светом зимней луны, в том месте, куда выходила узкая просека, стоял муж средних лет в обычной рубахе и портах с поясом, на котором виднелась рукоять ножа в ножнах из лосиной кожи. На ногах валенки, на плечи накинута овчинная безрукавка. Из-под шапки виднелись длинные волосы. Мороз стал к ночи крепче, и полозья саней скрипели по снегу. Едва они приблизились, два больших лохматых пса у ног хозяина, похожие на волков, зарычали, вздыбив шерсть на загривке, но человек сурово им что-то сказал, и они замолчали, косясь на приезжих.

– Здрав будь, Берест, – осипшим от мороза голосом, с трудом шевеля разбитыми устами, молвил огнищанин.

– Гляжу тебе, брат Лемеш, здравие как раз не помешает, – взглянув на опухший и совершенно синий в свете почти полной луны лик собеседника, ответил Берест и быстрым цепким взором окинул всех прибывших. – Кто ж это так над тобой постарался? А ну-ка, пошли, я погляжу, целы ли твои косточки и чрево после такой «заботы».

– Хазары с жидовинами постарались, – превозмогая то и дело накатывающую слабость, ответил огнищанин.

– Которые же из них, те, что за санями, как запасные кони бегут, или те, что на конях сидят? – Берест взглядом показал на сидящих верхом Ерофея и Ерофеича, которые выглядели самыми настоящими хазарами.

– Нет, те у меня в землянке сейчас. Всего их там… – Он повернулся к Скомороху.

– Двенадцать, – подсказал быстрый изведыватель.

– Они жену мою и дочку убили… – прошептал Лемеш, глядя перед собой.

– Пошли-ка в баньку, пока будете рассказывать, я тебя погляжу и раны мазями умащу. Хорь, зажги огонь, – молвил, как бы ни к кому не обращаясь, Берест.

От одной из толстых сосен, что росли тут же у края поляны, отделилась тень и молча двинулась к замёрзшему озерцу по кромке леса и лунного света.

– А вы, братья хазары, этих-то развяжите, а то руки отморозят, они нам ещё пригодятся.

– А не сбегут? – с сомнением молвил Ерофеич, снимая путы с рук купца и его охоронца.

– Они под присмотром моих собачек от саней и шага не сделают. Стерегите гостей! – приказал он своим псам, и те послушно уселись подле.

– Так, говоришь, Шимон ждёт этого самого Гильяна с кладом большим? Значит, до утра никуда не денется, – рассудительно молвил Берест, после того как осмотрел и умастил мазями избитое тело Лемеша, потом напоил его каким-то отваром. – Собирайся, Хорь, едем, Шимона порадуем, негоже человека без обещанного оставлять.

Ещё не начало сереть, когда перед двумя стражниками, стоящими у ворот подворья Лемеша, возникли из темноты силуэты саней и нескольких конных.

– Эй, кто там? – тревожно окликнул один из охранников.

– Ты что, не узнал меня, это я, твой хозяин, заснул, лентяй, вместо того чтобы охранять добро? – сердито заговорил ехавший впереди.

Верховые расступились, давая дорогу саням, на которых громоздилась какая-то поклажа. Охранник хазарского купца, что правил санями, громко позвал открывших ворота.

– А посмотрите, что мы привезли из тайника, который нам показал урус!

Любопытные охранники сдёрнули с поклажи полог из грубой парусины. Тонкий ромейский клевец для пробивания кольчуги и короткая сулица, точно вскинутые лежащими под пологом Берестом и его молодым худощавым учеником Хорем, пронзили одного и другого почти мгновенно.

Оба хазарских воина рухнули, окропив снег кровью. Ехавшие сзади саней всадники, поравнявшись с воротами, спешились. Сидевший сзади хазарского купца и державший под шубой нож у его сердца, Скоморох столь стремительно слетел с коня и так резво потянул за вервь, которой по-прежнему были связаны руки хазарина, что тот не успел слезть, а почти кулём свалился в снег. Скоморох ловко набросил петлю из второго конца верви на поперечину саней и велел сидящему рядом со связанным охранником Лемешу:

– Стереги своих должников, если дёрнутся, рази насмерть. Мы живо!

Берест с Хорем и Ерофей с сыном неслышно подкрались к землянке и стали по двое с каждой стороны, держа ножи наготове. Дверь неожиданно отворилась, и заспанный хазарин, вышедший, по всему, «до ветру», оторопело глянул на незнакомцев… Удар рукояти ножа в челюсть погасил его сознание, а русы беззвучно устремились внутрь, двигаясь вдоль стен при жалком освещении нескольких блеклых масляных ламп.

Шимон всю ночь просидел над любимым сыном, но тот, не приходя в сознание, к утру скончался, и теперь отец, что-то бормоча в глубоком горе, раскачивался вперёд и назад над его бездыханным телом. Он не успел ничего толком сообразить, когда его схватили за ворот и поволокли по земляному полу, кое-где устланному грубыми подстилками. Утренний мороз, будто колючей рукавицей, мазнул по лицу, а потом противно шмыгнул под одежду, когда чья-то сильная рука швырнула его головой в снег, а незнакомый голос произнёс на языке урусов: