Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Добрый конь знатных денег стоит, — согласился Веселицкий. И добавил, заговорщицки понизив голос: — Тебе по приятельству скажу... Я могу походатайствовать перед его сиятельством о назначении тебе некоторой суммы в качестве ежегодного пансиона за сообщения о всех здешних делах.

Бекир неторопливо налил себе кофе и, поднося чашку ко рту, спросил с напускным безразличием:

— Деньги-то большие?

— Конфидентам при знатных дворах мы платим до девятисот рублей.

Делавший в этот момент глоток Бекир, услышав сумму, поперхнулся, затрясся в хриплом кашле, расплёскивая дрожащей рукой кофе.

Веселицкий плюхнул из высокого кувшина воды в бронзовый стаканчик, протянул гостю, но тот, отказываясь, замотал головой.

Откашлявшись, Бекир стал утирать сначала ладонью, потом какой-то разноцветной тряпицей выступившие на глаза слёзы. Но делал это слишком долго и тщательно, явно обдумывая услышанное.

Утеревшись, он спрятал тряпицу в карман, снова налил кофе, молча отпил, затем пытливо взглянул на Веселицкого:

— Кто ещё знает о нашем разговоре?

— Только эти стены.

— А твой переводчик? Ведь это он надоумил тебя.

— Почему ты так решил?

— Я видел его глаза, когда заходил в дом.

Веселицкий понял, что сейчас лгать Бекиру нельзя.

— Ты прав — он надоумил... Но я знаю его много лет. Это верный и надёжный человек!

— Хан-агасы тоже считает меня верным.

— Чем же мне доказать тебе свою правоту? — развёл руки Веселицкий. — Скажи, я сделаю!

Бекир неспешно раскурил трубку, несколько раз глубоко затянулся и, дохнув на канцелярии советника пахучим дымом, сказал коротко и ясно:

— Пиши Долгорук-паше...

В полдень 16 февраля к Веселицкому пожаловали ханские посланцы Мегмет-мурза и Темир-ага. Они объявили, что почти все старейшины уже прибыли в Бахчисарай, а ширинский Джелал-бей и мансурский Шахпаз-бей подъедут на днях.

— Старейшины приглашают вас на совет и просят проявить на нём дружеское понимание чувств татарского народа.

— Это как же?

— Просят не требовать подписания акта, что нашей вере противен, — сказал Мегмет-мурза.

Веселицкий качнул головой:

— Меня удивляет, что я — человек другой веры! — должен в который раз разъяснять почтенным старейшинам содержание Корана... Требуемый акт ни в малейшей степени не противоречит магометанскому закону! Я читал Коран на латинском языке со всеми толкованиями и не припоминаю ни одной статьи, которая могла бы послужить вам оправданием.

— Нет, противоречит, — бойко возразил Мегмет. — Если в городах, что вы просите, все мечети будут превращены в церкви — это ли не нарушение наших законов?

— Я сей пункт неопровержимым доводом отвергну. И вы будете вынуждены признать, что подобный вымысел совершенно не уместен между просвещёнными людьми, — сказал Веселицкий, широким жестом обводя присутствующих. — Вот скажите мне чистосердечно: одного ли вы закона с турками придерживаетесь или между вами есть какой раскол?

— Никакого раскола нет, — охотно подтвердил Мегмет.

Темир-ага, соглашаясь, кивнул.

— Тогда поясните мне, — с притворным простодушием спросил Веселицкий, — почему же все турецкие султаны, при замирении со своими неприятелями, весьма часто большие города и крепости со множеством мечетей отдавали в вечное пользование христианам? При этом собственной рукой, и печатью, и министерскими руками, и печатями заверяли письменные акты, в коих оная отдача формально и торжественно подтверждалась. Разве при этом султан и министры не ведали, что мечети могут быть обращены в христианские храмы или в другие пристойные здания?.. Нет, они про то доподлинно знали!.. Так что же султан, по вашему рассуждению, через такой поступок стал нарушителем магометанской веры?.. Сдаётся мне, что ваши старейшины одним своим непоколебимым упорством в очевидном деле хотят прослыть более праведными магометанами, чем сам султан... Только кого они обманывают? Из сего упрямства ясно видно, что одной рукой они хватаются за нас, русских, а другой — за турок, — закончил Веселицкий, повторив почти дословно недавнее предупреждение Бекира.

— Ваши подозрения обидны и безосновательны, — неуверенно возразил Мегмет. — Хан и диван намерены состоять в дружбе с Россией, ибо независимость...

Веселицкий не дал ему договорить — резко перебил:

— Без подписания требуемого акта независимость ваша не будет утверждена! Прошу донести мои слова дивану...

На следующий вечер к Веселицкому пришёл Бекир. (Братьев Белух, как обычно, не было дома, но он к этому уже привык и даже перестал интересоваться своими учениками).

— Старейшины решили, — сказал он, отведав кофе, — что по прибытии Джелал-бея призовут тебя в диван для окончательных переговоров.

— А что у них в мыслях? — быстро спросил Веселицкий. — Пойдут на уступку?

— По наваждению Джелал-бея они откажутся подписать акт. И, кстати, послали письма ногайцам, чтобы те поддержали их в отказе уступить крепости.

Веселицкий обозлённо грохнул кулаком по столу:

— Сволочи!.. Ладно бы сами упрямились, так нет же — орды к разврату подталкивают... На что они надеются?

— На ожидаемую из Очакова турецкую помощь.

Веселицкий вскочил со стула, заходил по комнате, потом подошёл к столу, опёрся руками и, жарко глядя в глаза Бекиру, спросил недоверчиво:

— Откуда тебе это известно?

(Пётр Петрович заподозрил, что эфенди умышленно стращает его... «Может, подговорили старейшины, чтобы сломить меня?..»)

Бекир улыбнулся: он предполагал, что русский начальник засомневается в его словах, и подготовил такой ответ, который не только опровергнет подозрения, но и заставит щедро наградить.

— Откуда известно? — переспросил он, желая продлить удовольствие. — Из самых надёжных источников.

— Каких источников?

— Из уст Джелал-бея.

Веселицкий беспокойно воздел брови:

— Он сам тебе сказал?.. Не может быть!

— Почему же не может? — продолжал интриговать Бекир.

— Потому что о таких вещах стараются помалкивать.

Бекир оглянулся на запертую дверь, понизил голос до шёпота:

— Я имею концепты двух писем. Одно изготовлено для отсылки в Порту, но пока — за неимением случая — не отправлено. А другое — очаковскому паше — нарочный уже повёз. Оба письма продиктовал мне сам Джелал-бей!

Ошеломлённый Веселицкий долго, как заводной, раскачивал головой, не в силах выговорить ни слова. А потом упавшим, просительным голосом просипел:

— Я был бы крайне признателен, если бы вы, сударь, дали мне копии этих писем.

Наслаждаясь потрясением канцелярии советника, Бекир хладнокровно набивал себе цену:

— За эти копии я могу головы лишиться.

Лицо Веселицкого задрожало обиженно и трепетно: