Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Пиний перевёл его слова мягко и доброжелательно...

На третьей конференции, состоявшейся 1 августа, турецкие послы согласились на предложенные российской стороной основания и предложили начать обсуждение условий мира...

«Инструкция уполномоченным на мирный конгресс с турками», утверждённая Екатериной 21 апреля, предписывала порядок, согласно которому должны были обсуждаться статьи будущего договора:

«Вследствие первой статьи первое наше намерение было требовать и домогаться: 1) уступки в нашу сторону Кабарды большой и малой, 2) оставление границ от Кабарды через Кубанские степи до Азовского уезда на прежнем их основании, 3) уступки себе города Азова с уездом его, 4) признания со стороны Порты всех, в Крымском полуострове и вне его обитающих, татарских орд и родов вольным и независимым народом и оставлении ему в полной собственности и владении всех ими доныне обладаемых земель, 5) уступки грузинским владетелям взятых российским оружием в тамошней стороне мест...» Пунктов было много.

В «Инструкции» выражалась уверенность, что «все сии требования, исключая одной независимости татар, такого свойства, что не чаятельно им встретить затруднения с турецкой стороны».

...Пока Обресков шелестел бумагами, готовясь представить российские резоны по уступке Кабарды, Орлов начал говорить и — в нарушение «Инструкции»! — сразу поднял вопрос о признании крымских татар независимым народом. Граф знал, что в эти дни в далёком Бахчисарае Щербинин пытается подписать договор с крымским ханом, был уверен, что опытному генералу удастся сделать это быстро, поэтому решил и здесь, в Фокшанах, не откладывать дела в долгий ящик.

— Поскольку история и испытания всех времён ясно доказывают, — уверенно сказал Орлов, — что главнейшей причиной раздоров и кровопролитий между обеими империями были татары, то для истребления наперёд той причины надлежит признать оный народ независимым.

Услышав эти слова, Обресков бросил бумаги и, окаменев лицом, отрешённо посмотрел на Орлова... «Что же он делает?..» В зале было прохладно, но из-под парика Алексея Михайловича выкатилась и побежала по виску капелька пота.

Опрометчивость графа ужаснула Обрескова! Крымский вопрос был наиважнейшим на этих переговорах — от его решения зависело дальнейшее продолжение или окончание войны. Начав негоциацию именно этого вопроса, Орлов, сам того не ведая, поставил весь конгресс на грань срыва: если турки задумали не отдавать Крым — они тут же могли прекратить негоциацию.

Обресков метнул тревожный взгляд на Османа.

Тот был невозмутим — ответил Орлову спокойно:

— Надобно прежде доказать: татары ли были причиной сей войны?.. У нас на этот счёт другое мнение.

— История показывает, что Порта и нами, и другими окрестными народами по большей части из-за татар в ссоры и войны приходила. Именно они, татары, своей хищностью и необузданным своевольством всегда были первыми оскорбителями доброго соседства и зачинщиками неприятельств.

— Я согласен — они народ неспокойный. Но мой сиятельнейший султан содержал татар в тишине.

— Э, нет, — возразил Орлов. — Сама Порта многократно признавалась, что часто и в мыслях не имела разрывать мир и покой, но не находила прочных средств к крепкому их удержанию.

— Старые обиды не должны служить причиной новых, — здраво ответил Осман.

— Но ежели вы сами согласны, что сей народ требует надёжной узды, то кто же может попрекнуть Россию, что она ныне твёрдо принялась за исправление сего зла в самом начале.

— Это каким же способом? Уж не покорением ли Крыма вооружённой рукой?

— Нет, не рукой, — крепясь, чтоб не сорваться на крик, сказал Орлов, — а переменой самого бытия татар. И собственным их обязательством жить в тишине, покое и добром соседстве со всеми окрестными державами.

— Бытие татар не столь опасно, чтоб его переменять.

— Ошибаетесь, любезнейший! Разве вам не известны злодеяния, которые они учинили более трёх лет назад, вероломно вторгнувшись в границы Российской империи?

— Известны, — кивнул Осман. И тут же съязвил: — Они беспорядками своими походят на ваших запорожцев... Однако впредь мы намерены строже наказывать их за проступки и содержать в таком повиновении, какое большого беспокойства России не доставит.

Орлов замешкался с ответом: мудрый эфенди одной фразой свёл на нет все его усилия.

— Хочу напомнить достойным послам, — вступил в разговор до этого безмолвный Обресков, — что, покорив Крым, мы могли использовать право завоевания и всех татар огнём и мечом истребить, как людей, прежним их поведением помилования недостойных. Или, землю и города опустошив, их самих пленить и в неволю в наши дальние провинции отправить. Всё находилось в руках её величества!.. Но моя человеколюбивая государыня ни первого, ни другого не сделала. А по собственной их татарской просьбе даровала им вольность и независимость.

— Когда повсюду стоят чужие войска — любой народ станет просить о пощаде, — сухо сказал Осман. — А светлейшему моему султану, не имевшему над татарами права завоевания, они сами покорялись.

Осман хотел попрекнуть заносчивых русских в бессовестном оправдании своих преступлений, как благодеяний, но Обресков, не слушая переводчика, энергично подхватил:

— Сами покорялись — теперь сами отвергаются! Что ж им мешать?

Осман неестественно возвысил голос:

— Я надеюсь, ваша государыня, сравнивая татарина с султаном, не предпочтёт благополучие одного правам другого?

— Её величество такого сравнения не учиняла. Но похищенное ранее благополучие одного народа не может быть правом другого, — сказал Обресков, отчётливо намекая на давний захват Крыма турками. — Судя по вашим словам, Порта не стремится вернуть татарскому народу прежнюю вольность.

— Мы её не похищали! И возвращать нам нечего, — буркнул Осман.

— Значит, вы одобряете провозглашённую сим народом независимость и желание жить по древним своим обычаям?

— Они всегда так жили, — просто сказал Осман.

Чувствуя, что вопросы русского посла становятся всё острее, он хрипло закашлял, а потом, утерев усы и бороду платком, попросил закончить конференцию ввиду его недомогания.

Секретари прекратили скрипеть перьями, стали собирать бумаги...

Выйдя из зала, Орлов постоял недолго у входа, задумчиво глядя, как разворачивается, описывая большой полукруг, его карета, потом вялым голосом предложил Обрескову вернуться в лагерь пешком.

Тот без особого удовольствия согласился.

Орлов подошёл к карете, открыл дверцу, стянул с головы шляпу и парик, зло бросил на сиденье, снял кафтан, камзол — тоже бросил, нервным жестом распахнул пошире ворот белой рубашки, обнажив мускулистую волосатую грудь, и, обогнув карету, зашагал к боковой аллее.