Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Слово государя дозволяющее меньше значит, чем слово Божье возбраняющее.

— В слове государевом объявляется воля Божья, — поправил Орлов эфенди. — Но мы здесь собрались не для богословских споров. Пора бы приступить к делам татарским.

— А мы и говорим о них... Россия может требовать от Высокой Порты какое угодно обеспечение относительно безопасности своих границ, но сделать татар свободными — противно магометанскому закону. Мой султан не может на это согласиться из-за опасения лишиться не только престола, но и самой жизни... Соглашение с великим монархом предпочтительнее вольности неугодного народа!

После таких слов стало ясно, что турки будут твёрдо и до конца отстаивать духовную зависимость Крыма. Россию это никак не могло устроить: имея духовную власть над татарами, турки фактически обладали бы и властью политической.

Османа поддержал отмалчивавшийся до поры Яссини-заде:

— Татары по личным их качествам не заслуживают никакого уважения Высокой Порты, которая издерживает на их содержание ежегодно до семисот мешков денег. И мы были бы рады от них избавиться.

— Так в чём же дело? — оживился Орлов. — Избавьтесь!

Яссини воздел худые руки к небу:

— Законы заставляют нас противиться их отделению.

— Отделение татар от Блистательной Порты и предоставление им свободы постоянно будет служить причиной столкновений между нашими великими империями, — снова заговорил Осман. — Когда татары по своему вечному беспокойству сделают какую-нибудь наглость против российских подданных, Россия, разумеется, пошлёт против них войско. А татары обратятся с просьбой о помощи к нашему светлейшему султану, который согласно шариату и как верховный калиф. — Осман поднял указательный палец, — не может им отказать в оной.

Орлов враждебно посмотрел на турецких послов. Избалованный вниманием Екатерины, он привык чувствовать себя хозяином в любом деле — перед ним заискивали, льстиво улыбались, сломя голову летели выполнять любое его указание. Здесь же, на переговорах, столкнувшись с упорством Османа, он быстро выходил из себя, не понимая, что на подобных конгрессах, когда речь идёт о послевоенном устройстве государств, об участи завоеваний и границ, ни один вопрос не решается с наскока — нужно проявить осторожность, терпение, настойчивость, чтобы мелкими шажками, неторопливо, делая уступки, продвигаться к намеченной цели. Для искушённого политика Обрескова такой путь был привычен, но энергичная, пылкая натура Орлова всем своим существом протестовала против тягуче-нудного хода негоциации. Тем более что турки почти неприкрыто её затягивали.

Сдерживая благородный гнев, Орлов повелительно объявил:

— Без разрешения татарского дела мы не сможем обговаривать прочие артикулы мирного трактата!

Осман уступать не стал — безбоязненно, с затаённой ненавистью, кинул на графа мерцающий взгляд, сказал предостерегающе:

— Ежели Россия и далее будет настаивать на независимости Крыма, то Блистательная Порта, следуя законам шариата, снова начнёт против неё войну.

Орлов закусил удила — вскричал клокочущим от негодования голосом, рискуя этим оскорбительным выпадом в один миг разорвать конгресс:

— Не вам грозить доблестному и непобедимому российскому оружию!

Он порывисто вскочил с места, намереваясь обрушить на турка поток ругательств, но тут же, услышав злое шипенье Обрескова, сел.

— Одумайтесь, граф, — шипел Алексей Михайлович. — Не рубите сплеча... Он, конечно, сволочь, но, чтобы повернуть обезумевший табун, надобно некоторое время скакать вместе, в одном направлении. Ещё не всё потеряно.

Орлов всё же проронил сквозь зубы:

— Угрозы за этим столом — не виктории, одержанные Румянцевым при Ларге и Кагуле. Да и Чесма тоже кое-что значит.

Осман и сам понял, что сказал лишнее, выдавил на губах кислую улыбку, но остался при своём мнении:

— Светлейший султан, соглашаясь на свободу татар, должен сохранить право апробировать каждого нового хана.

Обресков мигом раскусил уловку эфенди.

— Апробация, конфирмация, признание — каким словом ни назови — претит совершенной независимости татар. Султан всегда, когда захочет, может вдруг дать благословение на ханство трём-четырём татарским султанам, кои по обычаю и гирейской крови имеют право престолонаследия. И тем породит в Крыму междоусобные брани и беспокойства на границах.

Пока турецкие послы выслушивали переводчика, Обресков, склонив голову к Орлову, беззвучно шептал:

— Эфенди, вне всякого сомнения, человек большого ума. Только ум этот имеет свойство непостижимости. Он же прекрасно знает, что такая апробация равнозначна оставлению татар в прежней зависимости.

Ответить Орлов не успел, поскольку Яссини-заде, мелко тряся жидкой бородой, суетливо изрёк:

— Наш закон не допускает существования Крымского ханства в качестве независимого в религиозном отношении государства. Вы же своими упрёками стремитесь понудить нас к нарушению шариата.

Но Обрескова на такой мякине провести было трудно.

— Если мне не изменяет память, — укоризненно заметил он, — то преемников пророка Магомета в одно и то же время царствовало три: один калиф сидел в Вавилоне, другой — в Дамаске, третий — в Египте. И закон ваш сие, как видим, допускал!.. Ну подумайте сами, можно ли считать свободным народ, главные правительственные особы которого должны получать своё достоинство и чины по конфирмации другой державы.

Яссини не ответил.

А Осман, опустив углы морщинистого рта, сказал обиженно:

— Мы вытрясли из мешка всё, что имели... Ничего другого в нём нет... И если вы не желаете понять, что закон веры для нас превыше мира, продолжение конгресса далее становится бессмысленным.

Скрипевшие перьями секретари вздрогнули, перестали писать, подняли головы.

Турецкие послы сидели неподвижно, застыв в равнодушных позах. Подкрашенное медным загаром лицо Орлова затвердело неживой маской, но нервно подрагивающие ноздри, жёсткий, горящий взор сузившихся глаз говорили о сильном душевном волнении. Обресков внешне остался спокоен — он умел скрывать свои переживания, — но слова эфенди встревожили и его: он не ожидал, что турки так внезапно и откровенно разорвут конгресс.

В зале повисла напряжённая, давящая тишина.

Обресков окинул длинным цепким взглядом турецких послов и вдруг понял — Осман блефует. В политической борьбе стороны часто берут друг друга на испуг. Несомненно, хитрец Осман сейчас испытывал стойкость российских послов.

Обресков решил не пугаться его угроз, придал лицу скучающе-сочувственное выражение, покровительственно молвил:

— Коли вы так ставите вопрос, то соблаговолите сообщить количество подвод, потребное посольству для отъезда за Дунай... Мы выделим оные.