Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Июнь — август 1772 г.

В конце июня русское посольство в четыреста человек — офицеры, лакеи, повара, канцеляристы, музыканты, коновалы, прочий обслуживающий люд — покинуло главную квартиру Первой армии. Множество карет, летних колясок, обозных повозок нескончаемой чередой неторопливо запылили по вьющейся между лесов и холмов дороге, напрявляясь в Фокшаны.

Орлов не спешил: ему донесли, что турки двигались ещё медленнее. У них посольство было побольше русского — пятьсот человек, — и на несметное число повозок, забитых багажом и припасами (турки везли даже клетки с курами), не хватило лошадей — пришлось запрягать тихоходных волов и верблюдов. Отборных же коней-красавцев, шедших с обозом, в упряжь не ставили — берегли для церемонии торжественного въезда послов в Фокшаны.

Орлов особенно не тревожился, даже шутил:

— Им нынче резвость без надобности — не на бал едут!

Но при переправе через синеводую Серет вызвал полковника Христофора Петерсона и, высунув голову в каретное окошко, велел ему ехать к Дунаю:

— Встретишь турок! И поторопи их...

Зная пристрастие турок ко всяким почестям, Петерсон организовал всё наилучшим образом: посольство во главе с Осман-эфенди и Яссини-заде, заменившим отставленного от негоциации рейс-эфенди Исмаил-бея, переправлялось через Дунай под музыку и дробь барабанов.

Этот спектакль порадовал самолюбие турок — они милостиво улыбались, говорили приятные слова. Но когда Петерсон намекнул, что российские полномочные ожидают скорейшего прибытия своих турецких визави в Фокшаны, Осман-эфенди, вытянув руку в сторону огромного обоза, пожаловался:

— Я не знаю способа заставить волов идти быстрее...

В городок, построенный русскими инженерными командами, турки въехали — торжественно и шумно — 20 июля.

Семёня по хрустящему песку аллей, Осман обошёл лагерь, осмотрел палатки и строения, одобрительно заметил шагавшему рядом Петерсону:

— Граф Орлов постарался на славу — в тишине и покое и мысли светлеют, и разум проясняется... Выразите графу мою признательность за выбор столь необычного и приятного места.

Петерсон приложил два пальца к шляпе, крутнулся на каблуке, прыгнул в седло, легко поскакал к русскому лагерю.

А там Орлов и Обресков — оба без кафтанов, без париков — сидели под дубом, отдыхая после обеда. Стоявший перед ними стол был заполнен зелёными винными бутылками, хрустальными вазами со сластями, ранними фруктами. Орлов жевал тугие светло-жёлтые черешни и, щуря глаз, лениво сплёвывал косточки, стараясь попасть в пустой бокал. Обресков, откинувшись на спинку мягкого стула, вытянув толстые ноги, медлительно покуривал трубку, наблюдая за тщетными упражнениями графа. Оба, скучая, ждали турецких представителей.

Орлов плюнул косточкой — снова мимо — и, не глядя на подошедшего Петерсона, бросил повелительно:

— Налей, что пожелаешь!

Петерсон окинул взором стол, выбрал бургонское.

Орлов плюнул — мимо.

— Пей!

Петерсон охотно проглотил вино.

— Турки пришлют кого?

— Осман не сказал.

— Ну иди!

Петерсон поставил бокал на голландскую скатерть, козырнул, зашагал к офицерским палаткам.

Орлов утёр ладонью губы, повернул голову к Обрескову:

— Турок-то лаской встречать будем иль строгостью?

Алексей Михайлович ответил длинно:

— При всём частном каждого турка невежестве Порта имеет свой издревле установленный систематический образ негоциирования, который обстоятельствами мало переменяется... Основания сего способа — их гордость и застенчивость. Первое качество происходит от обыкновенного в их правительстве варварского тона, а второе — от свойственной каждому турецкому полномочному боязни, чтобы в случае народного роптания и недовольства за неполезный Порте мир не быть жертвой удовлетворения оного. С таковыми правилами турки, привыкнув вести негоциации с превеликой холодностью, неоднократно имели удачу получить кондиции более выгодные, нежели сами ожидали или каковые со своей стороны представляли... Отсюда я заключаю, что прежде надобно достаточно глубоко вникнуть в персональные характеры и нравы Османа и Яссини, настроить по ним наши струны, а затем живыми и сильными убеждениями привести в замешательство, обратив в пользу и подкрепление наших видов.

— Э-э, — качнул головой Орлов, — это не по мне... Наша сила и страх турецкий перед ней — вот что следует положить в основу негоциации.

— Осман — крепкий политик, — предостерёг его Обресков. — Блестяще образован, знает европейские языки, в разговорах мудр и увёртлив.

— Уж не его ли это ведут? — хмыкнул Орлов, глядя за спину Обрескова.

Алексей Михайлович обернулся.

По аллее в сопровождении советника Александра Пиния и двух солдат шагал человек, одетый в турецкое платье. Это был переводчик Османа — Ризо.

Подойдя к столу, Ризо отвесил низкий поклон, сказал по-итальянски (русского языка он не знал), что Осман-эфенди просит уважить его преклонный возраст, усталость после длительного путешествия и перенести начало конгресса на неделю.

— Неделю? — взметнулся Орлов. — Я полагаю...

Обресков, чувствуя, что граф скажет сейчас какую-то резкость, бесцеремонно перебил его:

— Передайте почтенному эфенди, что мы согласны подождать неделю. Но не более! Ибо постановление желаемого всеми мира вряд ли стоит откладывать надолго.

Солдаты увели Ризо.

Орлов сверкнул глазами:

— Я бы попросил вас, милостивый государь...

Обресков снова не дал ему договорить — пояснил примирительно:

— На проверку полномочий и прочие мелочи всё равно уйдёт несколько дней. Стоит ли начинать конгресс нанесением обид туркам?

— Я угодничать перед ними не намерен! — потряс пальцем Орлов.

— Я тоже... Только не вижу резона злить турок с первого дня. Всё ещё впереди!..

Орлов горячился зря: уже первые, предварительные, встречи, начавшиеся на следующее утро, показали, что рассудительный Обресков был прав. Едва Пиний и Ризо представили друг другу для ознакомления копии полномочных грамот своих послов, зоркий глаз российского советника обнаружил, что Яссини-заде именуется в грамоте просто полномочным министром, но не имеет положенного в таких случаях посольского «характера».

Пиний доложил об этом Орлову и Обрескову, а те — при посещении турецкого лагеря — прямо заявили Осману о невозможности начать конгресс в неравных полномочиях.

— Яссини-заде — шейх храма Ай-София и, стало быть, особа неполитическая, — невозмутимо пояснил Осман-эфенди. — Посольский характер ему, как лицу духовному, совсем не приличествует.

— Принятые в свете обычаи — и вам сие хорошо известно! — обязывают соответствия послов достоинству представляемых ими держав, — заметил поучающе Обресков. — Стороны не могут негоциировать, не имея равного друг с другом ранга.