Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Мы никогда не поручились бы в том, если бы по родству с ними не были удостоверены в их единомыслии с нами, — ответил Абдул Керим.

— А крымцы?

— С крымцами его сиятельство должен держать себя холодно. Без ласкательства потребовать от них присяжное письмо!.. И пригрозить огнём и мечом, ежели упрямиться станут.

— В дружбу силком не тянут, — возразил Веселицкий, удивлённый резкостью эфенди. — Надо бы всё решить миром, полюбовно.

На костистом, осунувшемся лице Керима мелькнула укоризненная усмешка:

— Вам мало обманчивых обещаний Каплан-Гирея? К чему привели ваши к нему ласкательства?.. Нет, только строгостью и силой вы сумеете покорить Крым!

— Мы не собираемся покорять татар, — снова возразил Веселицкий.

— Я имел в виду отторгнуть их от Порты, — поправился Абдул Керим.

Веселицкий помолчал, попил кофе. Затем произнёс с напускной раздумчивостью:

— Крымцам, по моему разумению, следует позаботиться об избрании нового хана. С нынешним они счастья и благополучия, видимо, не поимеют.

— Сперва надобно угрозами или увещеваниями приобрести их на свою сторону, — упрямо повторил Абдул Керим. — А как они склонятся, то найдётся достаточно султанов гирейской породы, что сами попросят об избрании в ханы. Тогда и отберёте усердного и достойного...

Через день — 7 октября — эфенди принёс Веселицкому новую грамоту, подписанную 119 знатными людьми обеих орд.

Обратившись к Екатерине по формальному титулу, ногайцы далее писали, что, получив «выгодное время и свободные руки единодушно согласились и наиторжественнейше клятвой между собой утвердили беспосредственно отторгаться от власти Оттоманской Порты, с низложением на вечные вперёд времена ига оной с себя, и составить из нашего общества народ вольный, ни в чьём подданстве не состоящий и ни от какой державы не зависимый, следовательно, и ни под каким видом ни к каким податям и поборам не подлежащий, положа и утвердя между собой главным правилом защищать себя впредь навсегда против турецкой силы в своих правах, обыкновениях и независимости до последней капли крови каждого. По сему нашему постановлению и клятвой свято утверждённому намерению, в рассуждении ближнего соседства, за полезнейшее дело себе признали на вечные времена пребывать в теснейшем согласии дружбы и единомыслия со Всероссийской империей, спокойству, тишине и взаимной победе по всей нашей возможности и силе поспешествовать, яко своему собственному благу».

— Наши народы избрали также депутатов, кои повезут сию грамоту её величеству, — добавил Абдул Керим. — От едисанского народа — Сутинис-мурза и Мамбет-мурза, от буджакского — Мамбетшах-мурза, от всего мира — Тинай-ага, Акай-ага, Акали-ага, Эль-Булду-ага и Казак-мурза.

— Все благие дела творят люди умные и достойные, — сказал Веселицкий, возвращая грамоту эфенди. — И вы один из первых в этой когорте!

Абдул Керим непритворно улыбнулся, услышав приятные слова в свой адрес, и попросил Веселицкого прислать переводчика для снятия копии с новой грамоты.

— Грешный мир непостоянен, — туманно объяснил эфенди. — Одна-две копии сего важного документа не помешают.

Веселицкий понял: ногайцы опасаются, что Россия станет нарушать их права, отмеченные в грамоте, и, очевидно, хотят обезопасить себя снятыми копиями.

«Бог с ними, — подумал он беззлобно. — Грамоты — вещи полезные и важные. Однако они никогда не защищали надёжным образом от обид и притеснений...»

Но Дементьева прислать пообещал.

— Джан-Мамбет-бей и хан Хаджи-мурза хотели бы иметь вас уполномоченным по своим делам, — сказал Абдул Керим, удовлетворённый ответом канцелярии советника. — Не могли бы вы обратиться к его сиятельству с просьбой о позволении именно вам принимать и опекать татар?.. К другому человеку нам трудно будет привыкать.

— В представительских делах должно последовать решение высочайшего двора, — уклончиво пояснил Веселицкий.

— От нового человека польза дела может пострадать, — предостерегающе заметил эфенди.

— Я отпишу его сиятельству о вашей просьбе, — сказал Веселицкий, — а там уж как получится...

Орды начали переправу через Буг без промедления, растянувшись по берегу почти на шестьдесят вёрст.

Не имея леса для устройства паромов, ногайцы, со свойственной им находчивостью, использовали высокий сухой тростник. Из него вязали фашины, клали одна на другую в четыре ряда, крепко связывали по краям и в середине; сверху плот застилали четырьмя воловьими шкурами, сшитыми так плотно, что вода не проходила сквозь швы; к краям — спереди и сзади — прикрепляли прочные верёвки, с помощью которых паромы перетаскивали с берега на берег. Кибитки вязались друг с другом — по десять штук в связке — и также перетаскивались верёвками.

Лошадиные табуны, прочий мелкий и крупный скот загоняли в реку — они переправлялись вплавь.

В бытность свою при армии Веселицкий не раз наблюдал, как проходило форсирование рек войсками. За невероятным шумом и внешней неразберихой, царившей у переправ, там, однако, прослеживался определённый порядок, позволявший достаточно быстро переводить через самые широкие реки людей, артиллерию, обозы. Здесь же, у Буга, его поразила безалаберность, с какой переправлялись ногайцы.

Движущиеся со всех сторон тысячи людей и кибиток, табуны лошадей, овечьи отары, верблюды, волы — всё это колеблющейся чёрной массой скапливалось на берегу, сползало в речную зыбь, оглашая окрестности тягучим, густым гулом. У паромов вспыхивали короткие злые ссоры: каждый юрт стремился поскорее переправиться на левобережье. Сносимые вниз течением тяжело груженные паромы двигались медленно, нередко накрывая, к ужасу хозяев, плывущие рядом стада скотины. В холодных бурлящих водах Буга слабые и больные животные быстро выбивались из сил и тонули десятками. Были утопшие и среди ногайцев.

Глядя на такой бедлам, Веселицкий высказал сомнение в скорых сроках переправы.

— За три дня управимся, — невозмутимо ответил Хаджи-мурза. — Только б погода не помешала...

Спустя три дня переправа действительно закончилась. Орды перешли на левый берег, потянулись к Днепру.

Миссия Веселицкого была исчерпана — он тепло попрощался с предводителями орд и мурзами и направился к Екатерининскому ретраншементу, чтобы оттуда проследовать к штабу Панина.

Октябрь 1770 г.

В озябшем, иссечённом дождями, затуманенном Петербурге победу Петра Панина под Бендерами — против его ожидания — восприняли весьма холодно.

Екатерина, правда, поначалу обрадовалась очередной виктории над турками. Но когда Захар Чернышёв прискорбно и правдиво доложил о числе погибших за время осады (6236 офицеров и солдат — пятая часть армии!), императрица, привыкшая к блистательным, с малыми жертвами сражениям Румянцева, не на шутку вспылила.