Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Прижимистый Джан-Мамбет-бей пять дней стоял на берегу, ожидая ответа Веселицкого, а когда всё же решил переправляться, казаки не только взяли с него солидную плату, но и разграбили одну из кибиток, уведя при этом трёх девок, купленных беем ещё после набега 1769 года...

Когда Веселицкий доложил Панину о чинимых запорожцами препятствиях и грабежах, генерал крепко осерчал:

— Да они, сволочи, никак, бунтовать вздумали?! Или генеральский указ им не указ?.. Нет, я этим чубатым поганцам не спущу!..

К запорожцам для проведения следствия срочно выехал премьер-майор Елагин с полномочиями арестовать всех казаков, замеченных в грабежах и вымогательствах.

— Виновных отправить в оковах в Александровскую крепость! — приказал майору Панин. — Судить всех и бить батогами нещадно!.. Татарам всё пограбленное вернуть!.. И послать нарочных в орды с приглашением присутствовать на экзекуции...

Веселицкий предложил снова отправить к ногайцам майора Ангелова с полусотней гусар, чтобы он на месте пресекал самовольства казаков. Панин счёл предложение разумным, и через несколько дней Ангелов поскакал к местам переправ.

Принятые решительные меры возымели действие — казаки перестали грабить орды. Те, благополучно перейдя Днепр, расположились на зимовку по рекам Берде и Конские Воды. Тамошние жители, напуганные указом Панина и ещё сильнее повелением императрицы, ногайцев не трогали. Им даже было выгодно присутствие орд, ожививших здесь торговлю: ногайцы испытывали сильную нужду в припасах, за всё платили дорого, а своих лошадей, прочую скотину, наоборот, отдавали почти за бесценок.

Стало известно и другое.

Как только орды перешли Днепр, едичкульские Мамбет-мурза и Каплан-мурза и джамбуйлукский Мансур-мурза от имени своих народов просили хана дозволить ордам выйти из Крыма. Каплан-Гирей отказал. Тогда обиженные мурзы заявили, что они уйдут без его позволения.

Вскоре ногайские кибитки и стада потянулись к Чонгару. Здесь Сиваш был мелководным — перейти на другой берег большой массе людей и скота было легче и быстрее, чем через узкое горло Op-Капу, имевшей к тому же турецкий гарнизон. Всё говорило о полном отторжении всех четырёх орд.

Панин отправил в Харьков генерал-губернатору Щербинину длиннейшее, на нескольких больших листах письмо, в котором подробно рассказал о начале негоциации татарами, её результатах и указал:

«Главное попечение теперь требуется, чтобы всеми образами удержать во вступившем с Россией обязательстве Едисанскую и Буджакскую орды с приобретением способов на выступление из Крыма и их равноверное соединение, по данному от себя обещанию и по их ручательству, Едичкульской и Джамбулуцкой орд».

Для этого дела он посоветовал использовать канцелярии советника Веселицкого и переводчика Дементьева, назвав последнего «способнейшим» из всех при армии находящихся переводчиков.

Покончив с татарскими делами, не дожидаясь приезда Долгорукова, морозным декабрьским утром Панин выехал из Полтавы. Вместе с ним в нескольких каретах отбыли в Петербург ногайские депутаты с просительными грамотами.

Когда засыпанная искристым снегом Полтава скрылась из виду, Пётр Иванович тяжело вздохнул: всё-таки жаль было покидать армию. Глаза его стали влажными, к горлу подкатил тугой комок...

«Ну-ну, — мысленно подзадорил себя генерал, — не последний день живём... Они ещё вспомнят обо мне, когда нужда заставит... Вспомнят!..»

Через четыре года именно генерал-аншеф граф Пётр Иванович Панин подавит восстание Пугачёва, а самого мятежного Емельку пришлёт в клетке в Москву.

Декабрь 1770 г. — январь 1771 г.

Для генерал-майора Евдокима Алексеевича Щербинина назначение главой комиссии по переговорам с татарами явилось приятной неожиданностью.

В то время, когда другие генералы стяжали лавры на полях сражений, получали ордена, чины, поместья, сорокадвухлетний Щербинин занимался рутинной, малозаметной работой, присущей всем губернаторам: выбивал налоги и недоимки, строил казённые дома и дороги, следил за торговлей и рекрутскими наборами, заботился об обеспечении армии провиантом и припасами, подписывал кипы рапортов, ведомостей и прочих, часто не стоящих внимания бумаг. У себя на Слобожанщине, которой правил шестой год, Евдоким Алексеевич был, конечно, царь и бог — деспотичный, громоголосый, он наводил страх на всех чиновников и обывателей. Но губерния — это не Россия! А Харьков — не Петербург!.. Хотелось большего: жить в столице, вращаться в высшем свете, бывать при дворе, — хотелось признания, славы, почёта. А их не удостоишься сидя в губернской канцелярии почти на окраине империи. Потому-то без робости принял он волю Екатерины. И подумал с благородным волнением: «Значит, ценит меня государыня, коль такую службу вручила...»

Из писем, полученных от Петра Панина, из присланных высочайших рескриптов и указов Иностранной коллегии он уяснил положение дел, сложившееся на начало зимы, и стал действовать энергично, без раскачки.

Прежде всего надо было спасать отторгнувшиеся ногайские орды от грозившего им голода. (В рескрипте Екатерины подчёркивалось, что он, как генерал-губернатор, должен внушить местным жителям «обходиться с ними дружески, производить потребную им теперь торговлю и привозить к ним всё к пропитанию и к житью нужное»).

Сделав необходимые указания по губернии, Евдоким Алексеевич и сам проявил усердие: в считанные недели раздобыл и отправил в приграничные крепости, откуда шла торговля с ордами, десять тысяч четвертей хлеба и тысячу четвертей просяных круп.

И, ободряя ордынцев, крепя их веру в покровительство России, написал Джан-Мамбет-бею:

«Все попечения и старания с непорочнейшей верностью и усердием обращать буду к тому, каким лучшим и надёжнейшим образом поспешествовать непоколебимому на все будущие времена утверждению всех тех оснований и предложений, в какие вы изволите вступить...»

К этому времени султан Мустафа, потрясённый сокрушительными летними поражениями своего пешего войска и падением Бендер, потерявший почти весь флот при Чесме, опозоренный предательским отторжением ногайских орд, перестал доверять Каплан-Гирею. Опасаясь, что хан вместе с крымцами может последовать ногайскому примеру, Мустафа сместил его. Знаки ханского достоинства снова получил Селим-Гирей [15] Селим-Гирей был крымским ханом в 1764—1767 годах. . Узнав о перемене ханов, Щербинин спешно отправил в Бахчисарай своего переводчика Христофора Кутлубицкого, прежде часто наезжавшего в Крым и знавшего многих татарских мурз. Через них, по мнению генерала, он мог разведать намерения нового хана.