Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Веселицкий, видя настроение командующего, не посмел возражать, но укрепился во мнении, что он с умыслом нарушил решение Совета. Но вот с каким — так и не понял.

Письма были вручены ожидавшим в крепости татарским нарочным. Их под охраной проводили к границе и отпустили.

Ноябрь 1770 г.

Захар Чернышёв, сидевший на резном стуле, обитом светлым штофом, напротив Екатерины, закончил читать письмо Панина об отставке. Чуть приподнявшись, он жил бумагу на столик и, скользнув по глубокому декольте ночной сорочки, соблазнительно обнажавшему иную грудь императрицы, белой в мелких морщинках шее, остановил взгляд на пухлых губах, ожидая, что они произнесут.

Екатерина зевнула, прикрыв рот ладонью, и ленивораспевным голосом спросила:

— Что скажете, граф?

Чернышёв склонил набок голову, ответил равнодушно и неопределённо:

— Подагра, ваше величество, болезнь неприятная и изнуряющая... Он, видимо, серьёзно занемог.

— Мне до его болячек дела нет... Резолюцию какую ставить?.. Военные дела-то в вашем ведомстве состоят. Вот и присоветуйте.

— А что советовать? — также равнодушно отозвался Чернышёв, уловивший неудовольствие императрицы. — России полководцев удачливых и именитых не занимать. И коли граф так ослаб здоровьем, что не способен предводительствовать армией, то замена его не токмо возможна, но и вовсе необходима... В следующую кампанию Второй армии предстоит покорять Крым, ежели, конечно, татары в течение зимы не последуют примеру ногайцев и не отторгнутся от Порты. Там болезненному командующему делать нечего!.. А братец его какое суждение имеет?

— Оставим Никиту, — выразительно махнула рукой Екатерина, давая понять, что домогательства старшего Панина во внимание не приняты. — Кого ж тогда определить в командующие?

— Подумать надобно.

— Что ж тут думать? — капризно вскинула голову Екатерина. — Сами говорили, что достойных генералов у нас предостаточно.

— В обеих армиях генерал-аншефов всего два, — поспешил ответить Чернышёв. — В Первой — Пётр Иванович Олиц, во Второй — князь Василий Михайлович Долгоруков... Но Пётр Иванович воюет со своим корпусом в Валахии. Вызывать его сейчас из Бухареста было бы неразумно.

— А как чувствует себя князь?..

Долгоруков так и не смог стерпеть предводительство Петра Панина. Спустя два месяца после перемены командующих он попросил Екатерину уволить его из армии для излечения старых ран и в минувшем январе временно отошёл от дел.

— Как будто бы поправился, — неуверенно сказал Чернышёв.

— Тогда напишите ему... Пусть берёт армию в свои руки!

Чернышёв охотно поддержал такое решение: князь был послушным генералом и всегда беспрекословно выполнял все его указания.

— Негоциацию с татарами тоже в его руки отдаёте?

— Ну нет, — покачала головой Екатерина. — Отторжение татар — дело тонкое и сложное... Князь — воин, а не политик. Он прост, без хитринки и по прямоте своей, по ревностному желанию услужить мне может подпортить почти испечённый пирог. Здесь пирожник должен быть опытный... Такой, что с татарами ранее дела имел...

Удачная негоциация с ногайцами порадовала императрицу. И теперь для неё было важно показать выгоды отторжения всем упорствующим ещё крымцам. Именно поэтому — обеспокоенная возможными конфликтами ордынцев и жителей приграничных губерний — Екатерина подписала 13 ноября указ, в котором среди прочего потребовала от губернаторов внушить жителям, «дабы с оными татарами дружелюбно обходились, всякое чинили им вспоможение и имели бы между собой свободную торговлю».

— Ногайцев отпускать от нас никак нельзя, — говорила она Никите Панину. — А кто посмеет обижать их — наказывать без жалости!

— За этим дело не станет, — усмехнулся Никита Иванович. — Только вот заставить людей враз полюбить татар будет трудно. Особенно после последнего их набега на наши земли.

— Надо заставить! — колюче воскликнула Екатерина. — Надо!..

...После некоторых раздумий она назвала фамилию генерал-майора Евдокима Щербинина, правившего Слободской губернией.

— Насколько мне ведомо, он есть человек твёрдый, рассудительный и исполнительный, — согласился Чернышёв. — Такой сумеет негоциацию довести до нужного конца...

На следующий день Екатерина подписала два рескрипта: Щербинину — о препоручении ему негоциации с татарами, и Панину — об увольнении из армии.

Скорее для приличия, чем от души, она заметила, что «теряет в Панине искусного в войне предводителя, которого поступки приобретали всегда её удовольствие».

Сенат отметил Петра Ивановича своим указом:

«В знак монаршего к нему благоволения за долговременную службу и знаменитые услуги производить по смерть полное по его чину жалование вместо пансиона...»

Ноябрь — декабрь 1770 г.

Над Полтавой, где была определена главная квартира Второй армии, размашисто гулял ледяной северный ветер. Снег ещё не выпал, но всё вокруг морозно дышало надвигающейся зимой.

Проделав за две недели путь от Елизаветинской крепости до Полтавы, с тягучей переправой через Днепр у Кременчуга, Пётр Иванович Панин два дня отдыхал, делами не занимался. А на третий — получил рескрипт Екатерины и указ Сената.

— Ну и чёрт с ними, — вполголоса выругался он, прочитав бумаги. — Служба иль отставка — а Бендеры у меня никто не отнимет... Я взял крепость!.. И ногайцев я преклонил!

Панин знал себе цену и понимал, что его имя навсегда вписано в историю войны с Турцией. Это понимание давало некоторое успокоение, ласкало честолюбие, и он, сбросив груз неопределённости и ожидания, стал приводить в порядок татарские дела. Тем более что в них за последние недели появились трудности.

Подойдя в начале ноября к Днепру, Буджакская и Едисанская орды несколько дней стояли на берегу, ожидая помощи от запорожцев. Но те, несмотря на запрещение требовать от ногайцев плату за провоз, не слушая своих старшин, заломили бешеные цены: за каждую лодку — в день по одной корове; да ещё с каждой кибитки и за скотину — отдельная плата (овцы, лошади, деньги — кто как хотел).

Ногайцы на таких условиях переправляться отказались. Этим воспользовались безлодочные казаки, решившие поживиться на даровщину — тёмными ночами они стали грабить ордынцев. Повсюду то и дело вспыхивали кровавые стычки.

Мурзы отправили жалобу Веселицкому, но, боясь крепчавших с каждым днём заморозков, уступили домогательствам казаков.

Переправа была трудной: сильное течение и резкий, порывистый ветер крутили лодки в бурных водоворотах. Перегруженные судёнышки, старые, плохо осмолённые, не выдерживали — давали течи, тонули одно за другим. За несколько дней на дно Днепра ушли три десятка лодок, что позволило сметливым казакам ещё более взвинтить плату. А те, кто понёс ущерб, потребовали от орд возместить убытки.