Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— А ежели предвидится гибель народа?

— В этом случае нужда закон переменяет: нарушить присягу дозволяется.

— Значит, крымцы не хотят отступить от Порты добровольно?

— Не могут, — поправил Веселицкого Абдул-Керим. — Не могут, пока не увидят опасность от России... Но мы своему слову верны! Когда недавно калга прислал своих мурз — бей их не принял, а велел передать, что мы России преданным союзником стали и с неприятелем российским отношений иметь не желаем.

Джан-Мамбет-бей, сидевший всё время молча, теперь подал голос — тряся козлиной бородой, поспешил заверить:

— Так всё и было! Я отправил их назад!

Веселицкий придал лицу благостное выражение и бархатно сказал:

— Я испытываю совершенную радость от этих слов, подтверждающих вашу нелицемерную дружбу... (И уже строже). Но мне говорили, что джамбуйлуки, желавшие одно время последовать вашему примеру, будто бы согласились на уговоры калги и предали.

— Такие слухи распускает сам калга, — снова вступил в разговор Абдул-Керим. — Джамбуйлуки верны своему слову! И едичкулы тоже. Нам об этом ещё раз письменно подтвердил Джан-Темир-бей... А едичкулы, несмотря на полученные от калги мешки с деньгами, должны скоро прислать нарочного.

— Ныне медлить нельзя, — предупредил Веселицкий. — Когда армия выступит в поход, то со всеми, кто в дружбу с Россией не войдёт, как с неприятелями поступать станет... Поторопите их!

— При нужде мы готовы силой принудить орды к союзу с Россией, — взмахнул рукой эфенди. — Сейчас у нас худые кони, но если вы дадите хороших и присоедините часть нашей конницы к своей армии — мы готовы идти на Крым.

При тех широких полномочиях, которыми обладал Веселицкий, он тем не менее не посмел ответить что-то определённое на просьбу едисанцев — сказал уклончиво:

— Ваше желание подсобить России похвально. Я доложу о нём его сиятельству.

Джан-Мамбет-бей снова напомнил о себе.

— Я хочу писать Шагин-Гирею, чтобы ехал ко мне из Крыма, — трескучим голосом произнёс он. — С его выездом между крымцами последует великая перемена. Из всех Гиреев — один этот султан всем народом любим. Многие пойдут за ним!

— Полагаю, что избранием нового хана вы не только приведёте крымцев к соединению, но и поимеете преимущество и славу миротворцев, — сказал Веселицкий. — Жаль, что прежде сии мысли не приходили: уже бы давно весь Крым соединился с вами без кровопролития.

— Как только Шагин прибудет — уведомим нарочным и... — Джан-Мамбет осёкся: кто-то зашуршал пологом шатра.

Вошёл Мавроев, молча отдал карту эфенди.

Тот осмотрел её, свернул в трубку, спрятал на груди.

— Ваше согласие на переход надобно представить на бумаге, — прощаясь, напомнил гостям Веселицкий.

Утром 9 марта, получив необходимые письма от предводителей орд, он вернулся в Александровскую крепость.

Март — апрель 1771 г.

Чем ближе подходило время наступления Второй армии на Крым, тем оживлённее становилась Полтава. Город походил на растревоженный улей — шумный, беспокойный: повсюду марширующие солдаты, озабоченные офицеры, десятки нарочных снуют, как челноки, верхом и в колясках в Голтву, Решетиловку, Переяславль, Кременчуг, Старые и Новые Санжары.

В штабе суета: Долгоруков требует еженедельных докладов о готовности полков и обозов, и офицеры усердно шелестят бумагами, подсчитывая количество лошадей и пушек, амуничных и съестных припасов, телег, палаток, шанцевого инструмента.

А Долгоруков покрикивает грозно:

— Репортиции писать правдиво! Ничего не утаивать!..

Малоспособный к принятию самостоятельных решений, но безропотно подчинявшийся предписаниям старших начальников, Василий Михайлович едва ли не каждый день гнал курьеров в Петербург, засыпая Военную коллегию, Совет, Екатерину многочисленными реляциями и письмами, испрашивая указаний по таким мелочам, что даже его благодетель Захар Чернышёв бубнил раздражённо на заседании Совета сидевшему радом генерал-фельдмаршалу Разумовскому:

— Ей-же-ей, Кирилл Григорьевич, скоро князь станет запрашивать, когда ему по нужде сходить и чем подтереть зад... В последней реляции просит Совет дозволить взять на каждый полк по бочке вина и сбитеня.

— Ну, для полка бочки маловато, — лениво растянул в улыбке губы Разумовский. — Мог бы попросить и поболее.

— Вам смех, а мне лишняя забота на его писульки отвечать...

В конце концов с подачи Чернышёва Совет предупредил командующего, чтобы он сам делал всё важное для успешного проведения похода.

...В начале апреля комендант Александровской крепости Фрезердорф прислал рапорт, что, по имеющимся у него сведениям, калга Мегмет-Гирей продолжает склонять ногайские орды к измене и будто бы многие люди побежали в Крым.

— Мне догадки бригадира без надобности! — оборвал Долгоруков адъютанта, зачитывавшего, по обыкновению, рапорты вслух. — Пусть Щербинин пошлёт в орды верного человека для разведывания!..

Евдоким Алексеевич послал Андрея Константинова.

Наученный прежним горьким опытом, Константинов проявил осторожность — не стал забираться в ногайские аулы, а отправился в Каменный Базар, где татары торговали с казаками, меняя скот, лошадей, шкуры на потребные им хлеб и крупы. Там он встретил давнего приятеля Тир-Мамбет-мурзу, который поведал, что op-бей Сагиб-Гирей вышел из Крыма с пятью или семью тысячами воинов, чтобы прикрыть бегство ногайцев.

— Джамбуйлукам не верь! — предупредил мурза. — Сагиб посылал к ним ласковые письма, одаривал султанскими деньгами. Многие их мурзы тайно покидают места кочевий и идут в Крым.

— А едисанцы?

— Кто зимой торговал у крымцев — назад в степь не пускают. Ворота Op-Капу на замке!

— Турок в гарнизонах не прибавилось?

— Нет, но говорят, что скоро из Порты корабли с янычарами отправят...

Уклонившись от поездки в орды, доверившись словам своего приятеля, Константинов не узнал главного: значительная часть едисанцев, нарушив обещание, отказалась следовать к Кальмиусу и, покинув Джан-Мамбет-бея, направилась к Перекопу.

Но об этом через конфидентов проведал Долгоруков. И когда получил из Харькова от Щербинина копию рапорта Константинова, изорвал её в клочья, обрушив на безвинную голову губернатора поток проклятий.

— Армия выступает в поход, а я до сих пор не ведаю, кого буду иметь перед собой — неприятелей иль союзников!..

Щербинин тоже дал волю гневу. Подавшись вперёд телом, уставив неподвижный взгляд в грудь провинившегося Константинова, он истово и долго осыпал проклятиями переводчика, испуганно вздрагивавшего от зычного генеральского голоса.

Его попытался успокоить Веселицкий, мягко заметив, что дела не так плохи, как видятся внешне. И, овладев вниманием губернатора, продолжил рассудительно: